Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
Да, в самом деле, казалось, что Амур вбил себе в голову соединить неразрывными узами Леопольда и Анну, несмотря на все неприятности, происшедшие по их собственной вине, и на твердое намерение Леопольда охранять свое сердце. Непринужденность, которую молодые люди проявляли по отношению друг к другу, чтобы не омрачить возобновившуюся дружбу родителей, равно как и приятные качества, открытые ими друг в друге при свидании — все это составляло сеть, в которую оба незаметно, но тем вернее запутывались. Во время бесед они обо всем успели переговорить. Леопольд рассказывал Анне о жизни при разных дворах, где он провел некоторое время с графом Фольрадом, о венгерской войне. Сара также сделалась предметом разговора и даже по инициативе самого рыцаря. Конечно, умолчал он о том, что считал неудобным рассказывать, но о Саре говорил с глубоким уважением.
— Я не могу сообщить об этой странной женщине никаких подробностей, особенно же в таком веселом кругу. Но если я как христианин и рыцарь скажу вам, что нет на свете женского существа несчастнее этой Сары, которой Бог определил постоянно скитаться среди величайших опасностей, не находя нигде спокойствия, и если я прибавлю, что женщина эта заслужила благодарность нашего дома, спасши меня от смерти, надеюсь, что вы мне поверите. — Леопольд произнес это так спокойно и с таким чувством, что тронутая Анна протянула ему руку и сказала:
— Вы поступили как благородный человек! Уверяю вас, ваши друзья могут лишь одобрить молчание, которое, я это чувствую, лучшее доказательство признательности к вашей спасительнице.
— Это правда, дорогая барышня! — воскликнул Леопольд.
— Невелико дело отвести уголок, где ей можно будет спокойно доживать свой век, когда она состарится и не в силах будет более странствовать, но уважить ее горе, ее печальную судьбу — вот что важней всего! В противном случае нам пришлось бы судить о вещах, знать которые должен один только Бог.
Гуляли, ездили верхом, охотились, пели, болтали — и время проходило незаметно. Часто Леопольд и Анна оставались одни, даже в известной нам беседке, но никогда ни смущение, ни глупое воспоминание не становились между ними.
Таким образом, прошли три недели со дня приезда гостей, вокруг замка все было в полном цвету и манил чистый воздух.
Гассо и Гертруда поехали три дня тому назад в Блумберг посмотреть, что там делалось. Сегодня или завтра ждали их обратно в Кремцов. Эмма и Иоанна попеременно хозяйничали или сидели в комнате. Они были неутомимы в разговорах и пересматривании всякой всячины. Вещи, остававшиеся годами без всякого внимания, вытаскивались теперь и делались предметом разговора. Леопольд и Анна, предоставленные самим себе, нашли наконец, что воздух в зале слишком душен.
— Выйдемте-ка немного в сад.
— Хорошо, господин Леопольд. — Она опустила глаза и пошла вперед.
В груди Леопольда бушевали вновь проснувшиеся чувства, прежнее юношеское пламя возгорелось опять, но уже не безумно и дико, а ясно и сознательно.
Тяжело дыша, обошла Анна сад в сопровождении Леопольда.
Какое-то время смотрел он на нее, не говоря ни слова, она же в смущении и краснея, отвечала на его взгляды. Видно было, как грудь ее подымалась и опускалась от стесненного дыхания.
— Барышня, — начал он, — нет, я бы хотел смотреть на вас как на дорогую подругу и называть вас просто — Анной. Вы позволите мне?
Анна кивнула головой и они пожали друг другу руки. Он повёл ее в старую, знакомую беседку, и она этому не противилась.
— Я бы хотел спросить вас, милая Анна, как друг спрашивает друга. Если бы я только знал, с чего мне начать! Если я хочу быть правдивым, то должен сознаться, что во мне горит желание отправиться в дальние края. Какое счастье объезжать чужие земли, знакомиться с другими людьми и видеть, как в каждой земле живут по собственным законам, а между тем всем посылает успех и всеми управляет Бог!
— Я себе все это хорошо представляю, но если вы, Леопольд, уедете… — Она запнулась и потом продолжала: — Бедная ваша мать, которой вы поклялись, что останетесь.
— Не сомневайтесь, я сдержу свое обещание. Но если я остаюсь, то только из сыновней любви, а не по собственной свободной воле. Честолюбие, стремление к знаниям и беспокойная кровь — вот что подстрекает меня взвиться и улететь, подобно птице. Скажите, не грустно ли для молодого человека терять свои лучшие годы, сидя на печи, между тем как вокруг него все: друзья, покровители, великие люди, подобные Оранскому и Ланге, — живут полной и яркой жизнью, в борьбе с вековыми проблемами!
— Я чувствую, что вы правы, Леопольд, и сочувствую вам от всего сердца, но я же как ваш друг, считаю, что вам не следует уезжать отсюда!
— Даже тогда, когда не будет моей доброй матери?
— Даже тогда, Леопольд.
— Так мне придется сидеть одиноким, с одной только прислугой, в старом, мрачном зале — преждевременный старец — и все из-за чего? Из-за кого? Скажи мне, Анна, ради чего мне идти на это?
— Ради меня! О, Леопольд, вам нельзя никогда больше уезжать!
— Ради тебя?! — он ее нежно обнял.
Уже ее прелестный ротик приблизился к его губам, глаза уже сияли блаженством, как вдруг она с испугом отпрянула.
— Кто-то идет! — вскричала она.
Леопольд возвратился на землю из маленького эдема любви. Возле беседки стоял Николас Юмниц, весь запыленный.
— Что тебе надо? Что заставило тебя приехать из Инагофа? — спросил Леопольд, разозлившись.
Николас приложил палец к губам, указав глазами на беседку, потом он направился к маленькой двери, ведущей в зал замка. Леопольд последовал за ним.
— Что такое? — шепнул он ему.
— Она тут, Десдихада! — прошептал слуга. — Она приехала прошлой ночью.
— Черт ее побери! — вскричал Леопольд, побледнев. Секунду же спустя его бросило в жар. — Она должна уехать непременно! — пробормотал он. — Пусть будут готовы свежие лошади! Все от этого зависит! Я откроюсь матери!
Он возвратился в беседку, едва держась на ногах. В ней все еще сидела Анна и улыбалась сквозь слезы.
— Анна, милая Анна!