Рыцарь Леопольд фон Ведель
Шрифт:
— Что с тобою? Боже мой, Леопольд, на кого ты похож?
— Я должен сейчас уйти. Меня отзывает дело, непредвиденное известие! О, Анна, не позволь сбить себя с толку! Иди к своей матери! Как только мне можно будет, я возвращусь и тогда ты все узнаешь!
— Что же должна я узнать, Леопольд, чего бы уж не знала?
— То, что прилично знать лишь моей матери и будущей жене!
Сказав это, он прижал к сердцу удивленную Анну и бросился вон из беседки. Леопольд отправился отыскивать мать и нашел ее вместе с канцлершею в кабинете отца.
— Многоуважаемая госпожа канцлерша, — сказал он, расстроенный, — мне крайне нужно поговорить с матерью. Будьте столь милостивы пойти
— Если оно переполнено радостью, господин рыцарь, тогда я благословлю Бога.
Когда дверь за канцлершею затворилась, Иоанна воскликнула:
— Скажи мне, сын мой, что означает твое испуганное лицо?
— Оно означает, что несчастье готово на меня обрушиться, если ты мне не поможешь, Мы с Анной сидели в беседке, сердца наши встретились, уста ее уже открылись, чтобы произнести желанное «да». В это самое мгновение является Николас из Инагофа и объявляет — о мое злополучие! — что Сара приехала!
— Боже милосердный! Если ее кто видел, возобновятся прежние толки? Надо, чтобы она уехала!
— Сказать ей, чтобы она удалилась? Нет, я не могу, не смею это делать. То была бы плохая благодарность за ее услугу при Дотисе. Нет, надо скрывать ее, скрывать с величайшим старанием.
— Зачем? Лучше приведи ее сюда. Пусть женщина эта увидит твою невесту!
— Ни за что. Тогда потеряю все. О, матушка, Сара ведь молода и красива! Кто знает о ней, что я знаю, подумает, что она моя любовница!
— Молода? Красива? Леопольд! Ради покойного Буссо, умоляю тебя, скажи мне, твоя ли она любовница?
— Боже мой! Собственная мать думает это! Неудивительно, если посторонние подумают то же. Душою Буссо клянусь я, рука моя не прикасалась к этой женщине! Если я тебе вторично скажу, что ее преследует страшная судьба и тайну ее, кроме меня, ты одна только можешь знать, тогда поймешь ты, что она должна быть скрыта от всех взоров и должна превратиться в старую, черную женщину, каковою была она, когда я с ней познакомился. Когда я тебе скажу, кто она, тогда ты поймешь, что она возбуждает во мне лишь сожаление, поймешь также, что открыть тайну ее — значит предать смерти на костре ту, которая спасла мне жизнь! Помоги мне и ей, приди на помощь моей любви, которой грозит конец теперь, в то самое время, когда она должна увенчаться успехом! Я хочу, чтобы ты увиделась с Сарой и услышала от нее самой ее историю. Тогда ты будешь в состоянии судить о ней и скажешь мне, поступил ли я хорошо или нет.
Иоанна побледнела. Однако в эту решительную минуту она не потеряла своего хладнокровия и энергии.
— Я поверила бы тебе, Леопольд, будь она кем угодно. Ты был бы виновнее Буссо и совершенно негодным человеком, если б обманывал меня, потому что твое бесчестье меня бы убило. Я сделаю все возможное, не хочу, чтобы счастье твое погибло из-за клятвы, данной этой женщине!
— Да наградит тебя Бог за это! У тебя не будет случая обвинить меня перед Богом в чем бы то ни было! — Он выбежал во двор, вскочил на лошадь, приказал Николасу взять у смотрителя ключи Шниттерсгофа и помчался вперед через реплинские ворота. Через несколько минут молодой Юмниц догнал его. Он сообщил Леопольду, что вчера вечером еще до солнечного захода и до возвращения его людей с работы, Сара приехала в Инагоф на своем Гарапоне, в обычном костюме Десдихады, и что он поместил ее без шума в доме, распорядившись так, чтобы никто не мог ее видеть. Несколько успокоенный Леопольд поехал с ним дальше.
Но судьба решила, что поездка его не останется незамеченной. За Реплином кремцовская дорога разветвляется на две части: восточная ведет вдоль большой Ины в Инагоф, западная —
— Куда это, Леопольд? — закричал ему старший брат. — Ты мчишься, как будто горит где-нибудь.
— Дела! Не задерживай меня! — ответил тот. — Я приеду домой, как только это будет возможно! — Он промчался мимо, и Николас за ним.
Гассо пристально посмотрел ему вослед, потом взглянул на Гертруду.
— Что за обращение! Какая дикость и какой ужас были написаны на его лице! Тут что-то случилось!
— В Кремцове, ты думаешь, он объяснился, наконец, с Анной и она ему опять отказала?
— Если бы это было так, тогда бы мы встретили Анну с твоей матерью, а не Леопольда. Он выглядел как олицетворенная нечистая совесть, гонимая нечистым духом.
— Как ты думаешь, что случилось?
— Я не скажу тебе, что думаю, не буду подливать масла в огонь. Если что-нибудь случилось в Инагофе, то я тайным образом постараюсь разведать об этом. Но пока я не узнал, в чем дело, мы должны делать вид, будто ничего дурного не подозреваем. Гартман! — Один из слуг приблизился, и хозяин Блумберга отъехал с ним немного в сторону.
— Гартман, ты парень сметливый и надежный. Поезжай вслед за рыцарем, только так, чтобы он тебя не заметил. В Инагофе, должно быть, случилось что-то особенное, высмотри хорошенько, что это такое и принеси мне известие. Я вполне на тебя полагаюсь!
— Вы узнаете, хозяин, все, как будто сами там были. — Гартман удалился поспешно, и так как он был именно тот человек, который способен исполнить ловко тайное поручение, шпионство его имело лучший успех, нежели то было желательно для душевного спокойствия обитателей Кремцова.
Инагоф была большая мыза с хлевами, амбарами и жилым домом, маленькое оборонительное место, защищавшее как неймаркскую и польскую границу, так и судоходную Ину. Здесь наблюдали также за платежом денег за провоз, устроенный на верхнем течении реки. Вследствие этого Инагоф был окружен стеной, находившейся, правда, в плачевном состоянии, и снабжен толстой, четырехугольной сторожевой башней, имевшей внутреннее сообщение с жилым домом, который к ней прислонялся.
В эту башню, в верхнем этаже которой находились две большие светлые комнаты, поместили Сару прошедшею ночью и снабдили ее всеми удобствами, которые могли только сыскать супруги Юмниц в такое короткое время.
Утром перед своим отправлением в Кремцов, чтобы возвестить хозяину прибытие испанки, Николас еще раз наказал своей Лизе отправить земледельцев на этот день подальше на работу, чтобы никто из них не увидел Сары и не мог что-либо насплетничать. Сару он также убедительно просил не выходить из башни до приезда рыцаря.
Все это было исполнено и разоблачение стало бы невозможным, если бы не простодушие Сары и искусное шпионство Гартмана.
После многолетних странствий, среди ужасов войны, иметь, наконец, возможность жить до конца своих дней, под кровлею ее покровителя и друга, которого она любила так, как только может любить женщина, в жилах которой текла пылкая, южная кровь — представлялось Саре таким великим, невыразимым счастьем, что она не в состоянии была совладать с радостными чувствами, наполнявшими ее сердце. Заботясь об интересах Леопольда и об исполнении его желаний, она весь день оставалась в своей комнате. Но в своем блаженстве она не могла удержаться, чтобы не сбросить с себя отвратительную маску, которую нужда и опасность принудили ее носить, и не нарядиться в честь любимого господина так же богато, как некогда в доме Эбенезера.