Рыцарь Шато д’Ор

Влодавец Леонид Игоревич

Франческо проводил их взглядом, а затем деловито принялся подсчитывать выручку. Помимо двухсот цехинов, полученных от продажи трофейного имущества, по кошелькам монахов собралось около тысячи монет разного достоинства на общую сумму почти в триста цехинов. По тем временам это было очень много. Франческо ссыпал деньги в самый большой кошель и привязал его на шею, под кольчугу. Теперь вновь предстояло выбирать дорогу. Франческо долго не решался сесть в седло, так как еще не знал, куда же следует ехать. Можно было двигаться по течению реки, в Визенфурт, чтобы попытать счастья и найти мессира Ульриха, заработав у него вполне заслуженную порку. А можно было ехать вверх по течению,

в Шато-д’Ор, чтобы предупредить его гарнизон о возможном нападении монахов. Однако не исключено, что на этом пути он столкнется с монахами. Да и дорога эта столь длинная, что монахи вполне могут, опередить его и ворваться в замок. Была еще одна дорога — та, по которой Андреа и Франческо прискакали на берег реки, спасаясь от «великана». Дорога запутанная и трудная, да и запомнил он ее плохо, слишком уж был напуган. И тем не менее, поразмыслив, Франческо выбрал именно ее. Он проверил сбрую, оружие и сел в седло. Проехав мимо береговых круч, выбрался наверх и при дневном свете легко отыскал начало той просеки, по которой они с Андреа, тогда еще Андреасом, выехали к реке. Перекрестившись, Франческо погнал своего каракового жеребца в лес.

АУДИЕНЦИЯ У ЕГО СВЕТЛОСТИ

Еще раз вернемся в раннее утро этого напряженного дня. Ульрих де Шато-д’Ор, спавший в полном целомудрии со вдовой-гончарихой, пока нас интересовать не будет. Гораздо сложнее обстояло дело на сеновале во дворе дома гончарихи, где проводили ночь Марко и Марта. Часа три они проспали, не обращая внимания друг на друга, но перед рассветом Марта потянулась к Марко всем своим мощным телом, жаждавшим удовлетворения неуемной, гиперразвитой чувственности, порожденной беспорядочнейшей и разнообразнейшей половой жизнью, которую она до этого времени вела.

— Отец мой… — прошептала Марта. — Не обессудь только и не ругайся… Надобно мне, надобно, чтобы это было…

Марко, обняв ее за шею, сказал, виновато:

— Ты, дочка, не балуй. В чужом месте, чуть не посреди двора… Грешно. Закрыться-то и то нечем, задницу святым небесам казать придется… Срам. Ты хоть подумай, в какой грех меня вводишь… Там, на дворе вашем, грех был от незнания, а тут уж нарочно получается…

— Ты же обещал… Помнишь?

— Обещал, верно… Но это уж если очень тебе припечет…

— Ну вдуй мне, батюшка, люб ты мне… Люб! Никого не хочу, одного тебя. Да ведь стоит он у тебя, нешто не чую… Лю-бый… Хоро-ший… Ну…

Жарко дыша перегаром, навалилась ему на грудь своим тяжелым огромным бюстом и со слезами в глазах гладила обросшее бородой, строгое лицо Марко и целовала его губы и щеки…

— Да ведь в аду гореть будем, — вздохнул Марко, — в геенну огненную с головой окунемся…

— Эх, батюшка! — зло сказала Марта. — Грех-то уж наш ничем не замолить. Да потом и в Библии говорится про отца Лота и его дочерей. Лот этот обеих дочерей поймал в пьяном виде… и не проклял его Господь.

— А ты читала ее…

— Монах один читал… Ну а уж коли на то пошло, отец мой, так ты разве много меня берег да холил? Уж хоть теперь поуслаждай, когда выросла…

И она полезла руками под его хламиду, азартно, жадно вцепилась руками в то огромное, что так ее восхитило там, на грязном столе в «Нахтигале»…

— Мой ты! Мой!!! — в безумии повторяла Марта, то тиская закаменелую плоть Марко, то лихорадочно стягивая с себя сарацинские штаны и прочую одежду.

— Бог с тобой! — махнул рукой Марко, опрокидывая ее на спину. — Буду твое неистовство лечить, а то ты и с ума свихнешься… Грех мой, грех тяжкий! Да уж, видно, придется мне погрешить еще…

Она бессильно предлагающе откинулась на спину. Марко с легкостью,

которая казалась ему несвойственной, перевернулся на живот и накатился на нее. «Будь что будет! — стряхнул он с себя последние сомнения. — Не один я такой грешник на белом свете!» Баба была под ним, жирная, мягкая, с гладкими тяжелыми грудями, объемистым задом и мясистыми пухлыми ляжками, просто гулящая баба, а никакая не дочь единокровная… И втиснувшись между ног изнывающей от желания Марты, Марко уже без всяких раздумий ткнулся чем надо в колючие жесткие волосы, нажал покрепче и ощутил со звериной радостью, как плоть его утопает в чем-то горячем, скользком, гладком, как, скользя, вкатывается она в пышущую жаром адскую печку… И пошло! Старый сеновал от богатырских толчков ходил ходуном, как при землетрясении. Бездумно и бесстыдно насыщали они свои тела…

— Батюшка родненький! — ласково приговаривала Марта. — Ой, ой, как хорошо-то! Качай, миленький, качай вовсю…

Марко молчал, только сопел да кряхтел, но дело это ему нравилось немало…

…Кончили довольно быстро и сразу же заснули, утомившись… Разбудил их Ульрих, бесцеремонно шлепнув Марту по голому заду.

— Вылезайте, господа слуги! — сказал он. — Кушать подано!

Хозяйка дома первый раз такого чудного рыцаря видела; спал с ней вроде, а пальцем не дотронулся, хоть она была вовсе не против. Это первое. Второе — проснулся раньше ее, пошел к лошадям, а слуг своих даже не пошевелил. Третье — вместо того, чтобы приказать ей тащить на стол все, что есть съестного, сам достал из переметных сум какую-то снедь, и мало того, что сам уселся есть, так и ее, и слуг позвал! Правда, баба слыхала, что и среди благородных бывают чокнутые, но видела такого впервые. Сперва ей казалось страшноватым наличие в доме сумасшедшего, но, видя, что Марко и Марта особенно не удивляются и не пугаются поведения хозяина, уселась со всеми за колченогий неструганый стол.

— У нас так принято, — сказал Ульрих, объясняя хозяйке. — Мы с Марко даже землю когда-то вместе пахали. Верно, а?

— Верно. Из вас, ваша милость, ничего мужик был, справный… И рыбой торговали в Венеции. Чем не житье было! Воевать-то скучнее…

— Ладно, — сказал Ульрих, сомневаясь, уж не слишком ли он опрощается, — сегодня едем к маркграфу, сделаю тебя вассалом. Землю дам с мужиками; сам будешь только служить, а работать они будут.

— Собачья жизнь, — почему-то пробурчал Марко. — Неохота!

— Чего? — удивился Ульрих. — Не веришь, что ли? Думаешь, я вчера спьяну это болтал? Вот возьму и пожалую тебе Оксенфурт. Будешь зваться Марко фон Оксенфурт, или де Оксенфурт, или де Тороге… Нет, фон Оксенфурт лучше…

— Воля ваша… — сказал Марко, очищая ножом репу.

— А мне чего будет? — спросила Марта.

— А уж это что ему, то и тебе.

— Ты рот-то не больно разевай, — сказал Марко строго. — Ежели бабе дело доверить, так она одуреет… В барыни, вишь, захотела.. А ежели по справедливости, так вот что: отщипни нам моргенов сорок и будя, это я потяну. Десять оставлю под пар, репу посажу, капусту, жито да ячмень, виноградник бы не худо. Оброк исправно давать буду…

— Чего ж ты, дурак, всю жизнь маялся — и еще охота? — удивился Ульрих. — Что за народ! Ты на этих сорока моргенах загнешься раньше времени… Я-то знаю, каково один-то вспахать!

— Тогда и вовсе ничего не давай, — сказал Марко.

— А я и спрашивать тебя не буду! — рявкнул Ульрих. — Покамест ты раб, понял, дубина?

— Понял! — буркнул Марко. — Только мне неохота, чтоб мои сыновья потом из-за этого Оксенфурта дрались, как вы из-за Шато-д’Ора…

Хозяйка сжалась, ожидая грозы. Но Ульрих сказал: