Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
— Это, однако, ангелы, батюшка.
— Конечно, ангелы, а не мы грешные. Но плохо ли подражать ангелам? Не такова ли и задача наша — уподобление ангелам? К тому же, душа святого человека после смерти ничем принципиально от ангела не отличается. А, может быть, среди этих небесных всадников в белых одеждах будут так же и тамплиеры-мученники, которые приняли смерть, но не отреклись от Христа? А если небесных всадников поддержат всадники земные, так же облечённые в белые одежды — последние рыцари Христа и Храма? Это, наверное, не будет странно, ведь битва предстоит в самом что ни на есть земном смысле. Святой апостол пишет: «И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные чтобы сразится с Сидящим на коне и воинством Его». Заметь, это будет войско из
— Батюшка, а ведь известно, что малое число последних христиан встретит Господа во плоти, не познав телесной смерти. Где же они будут во время этой последней битвы?
— Вот в этом-то и весь вопрос. Скажем, среди последних христиан будут профессиональные военные. А почему им не быть? Господь военную профессию не отменял. Тогда, очевидно, их священный долг будет присоединится к последней битве с Антихристом. Они облачатся в белые одежды, возьмут в руки оружие и ударят по «воинствам царей земных». Должно быть, так?
— Так, батюшка. Деус вульт. Но до этого мы вряд ли доживём. Это будут последние времена. Не надлежит ли нам озаботить себя днём сегодняшним, как вы к этому только что призывали?
— Для христианина все времена — последние. И каждый день своей жизни он должен жить, как последний. Наша битва — вечная, она вне времени. И если ты погибнешь в бою с сатанистами, считай, что ты пал в этой самой последней битве с воинством Антихриста. Мы ожидаем пришествия Христа, которое лишь условно называем вторым, а на самом деле оно — вечное. И если ты падёшь в бою с именем Христовым на устах, разве не встретят тебя небесные святые храмовники? Разве не проводят ко Господу нашему? Всегда последняя битва и всегда пришествие Христово. Так стань же, Андрюша, «всадником, облечённым в виссон белый и чистый».
По тихому московскому переулку к незаметному православному храму на раннюю литургию шла группа мужчин в возрасте от 20 до 40 лет. Они были одеты в камуфляж, но чем-то неуловимо отличались от военных. Держали себя свободно, раскованно, на глаз их невозможно было разделить на солдат и офицеров, словно каждый из них был сам себе командиром. Короткими стрижками и суровыми лицами они отдалённо напоминали братву, но присмотревшись, не трудно было убедится, что это не так. Не было в их походке блатной расхлябанности, а на лицах — ни тени наглой самоуверенности, которая всегда отличает бандитов. Шли они скорее по-военному, хотя и не по-армейски — девять человек в шеренгу по три — не в ногу, строй явно не пытались держать, они похоже, просто не умели ходить иначе. Впрочем, ответ на вопрос, кто они такие, не трудно было получить, заметив шевроны на рукавах, где красовалась надпись: «Пересвет. Охранное предприятие». Хотя на обычных охранников они тоже не походили, равно как и обычных прихожан православного храма не сильно напоминали.
Великолепная девятка приблизилась к двери храма. По одному спокойно и без суеты, но не секунды не мешкая, они трижды крестились и заходили в храм. Мужчины пришли с идеальной точностью, одновременно с их появлением начали читать «часы». К самому началу ранней литургии приходит обычно лишь горстка бабушек, и мужчинам не трудно было найти место в почти пустом храме. Они встали перед большой иконой Георгия Победоносца так же, как шли — в три шеренги по три, установив дистанцию, позволявшую каждому свободно сделать земной поклон. Четко, слаженно и строго одновременно кланялись. С места не сходили, головами не вертели, ни на кого внимания не обращали. А вот на них, напротив, было обращено всеобщее внимание.
С их появлением бабушки не усомнились, что мужики сейчас поставят свечи и сразу же исчезнут, однако, мужики установкой свечек пренебрегли и до самого окончания литургии стояли, как вкопанные. Бабушки поглядывали на них, кто с умилением, а кто и настороженно. Мужики вели себя по всем правилам, и упрекнуть их было не в чем, хотя очень хотелось. Детишки, которые пришли в храм с мамами, смотрели на крепких мужчин в камуфляже с восхищением. Их мамы в «ту сторону» старались не смотреть, как будто сегодня на правой стороне происходило нечто не вполне приличное. Несколько одиноких интеллигентных мужчин и пара простоватых старичков постарались перебраться поближе к «славной когорте», получив долгожданную возможность не смешиваться во время богослужения с женщинами.
Старенький отец Пётр тоже был озадачен появлением на богослужении сплочённой и явно военизированной мужской группы. Когда они подходили ко кресту, он каждому постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, чем, по-видимому, не произвёл на них никакого впечатления. Отец Пётр не сомневался, что после службы мужчины останутся и будут задавать ему вопросы, не понятно только какие, а, может быть, что-то предложат или о чём-то попросят, но он ошибся. Приложившись ко кресту, мужчины тот час исчезли из храма, так же слаженно и безмолвно, как и появились. Батюшка пожал плечами. Сегодня ему суждено было ещё раз очень сильно увидится. Отперев маленький замочек на ящичке с надписью «Пожертвование на храм», он обнаружил внутри сумму, существенно превышавшую кружечный сбор за месяц. Он даже рот ладонью прикрыл, словно желая избежать неуместного возгласа.
Вечером этого же дня отец Пётр, попивая чаёк в трапезной, думал про себя: «Вот что такое произошло? Мужчины пришли в храм. Вроде охранники какие-то, может, бывшие военные. Ну и что? Мужчины и должны ходить в храм. Самое нормальное дело. А мы удивляемся, словно к нам пожаловали гости из средневековья. До чего дошла Святая Русь».
Стоял тёплый афганский март 1988 года. Капитан Владимир Ставров смотрел на горы и мурлыкал себе под нос: «Прощайте горы, вам видней, кем были мы в краю далёком». Ставров прощался с Афганистаном. Три бесконечно долгих года отдал он этим горам — целая жизнь. Рейды, зачистки аулов, душманские караваны и горы, горы, горы — ущелья, перевалы, козьи тропы, зелёнка. Всё это опостылело так, что уже сил не было терпеть. До возвращения в Союз оставалась всего неделя. И вдруг Ставров всем своим существом почувствовал, как он сжился с этим миром, как будет ему не хватать Афгана. Эта чужая страна стала ему родной, хотя и осталась непонятной. Ставров даже вздохнул, хотя никогда не был особо сентиментальным.
— Товарищ капитан, вас вызывает товарищ майор, — выпалил запыхавшийся солдат.
Ставров молча усмехнулся. Он понимал, что комбат не станет так срочно звать ротного, если не случилось ничего особенного. Видимо, батя хочет предложить ему какую-то гадость под занавес. Кажется, рановато он с горами прощался.
Ставров не ошибся. Комбат, глядя в сторону, для приличия посопел, всем своим видом изображая, что ему очень неловко, и наконец, выдал:
— Тут такое дело, Володя. Я понимаю, что ты уже чемоданы упаковал, но кроме тебя некому. У меня все ротные кроме тебя — зелень, только что из-за речки. А дело ответственное.
— Раз надо, значит надо.
— Вот и хорошо. Ситуация такая. Недавно на сторону народной власти перешёл один аул здесь неподалёку. Сразу было понятно, что душманы это так не оставят, захотят отомстить. А час назад поступила оперативная информация — они попрут сегодня ночью через ущелье. Их надо остановить.
— Они точно пойдут этим ущельем?
— К аулу нет других подходов.
— Сколько их может быть?
— Полсотни, не больше. Они на карательные акции значительных сил не бросают. Да если их и будет больше — твоя рота справится. У тебя бойцы обстрелянные, каждый троих стоит. К тому же нет задачи уничтожения противника. Шуганёшь их хорошенько и достаточно. Ты лучше меня знаешь — духи не станут упорствовать, если натолкнутся на организованное сопротивление.