Рыцаря заказывали?
Шрифт:
Он мигнул охраннику и проводил её злым взглядом, пхнув в спину кольца дыма. "Генеральская стерва, а ему за неё получать. пустить бы её к уголовникам, но пока миндальничают. Ничего скоро, скоро она получит за его потерянные нервные клетки".
Её заперли в пустой подвальной комнате с мышами и велели подумать. Она так и делала, но думала о дочери. Ту предупреждала на такой случай. Десять дней ждать, а потом пробираться к её сестре. Выполнит ли Ада её инструкции… Неужели они с Костей, как тысячи неизвестных и безвинных сгинут в этом кровавом жернове, а ребёнок останется сиротой? Правда ли насчёт Бутырки? Здесь она могла передавать ему передачи, до Москвы же добраться будет сложнее. Может, пугал. Хитрил. Она поймала его мигания. Читала когда-то- Бутырский замок был построен по проекту великого Матвея Казакова при Екатерине 2. Её внук продолжил дело бабки написав устав о тюрьмах. Они делились на уголовные, гражданские и пересыльные. Теперь пригодились все. Страшное время. Когда за ней пришли, с трудом встала, ноги затекли. Проходя по коридору поняла: за окнами вечер. "Что они задумали, если б знать?" Но продержав ещё час у следователя, к её полнейшему изумлению и облегчению, выпустили. Дома встретила зарёванная Адка. Обнявшись лили реки слёз вдвоём.
Но отдых долгим не был и её потащили на новый допрос. Убеждали, что он враг, опасный для страны и советской власти, что связан с иностранными разведками. Требовали написать отказное письмо. Она не верила ничему. Она на самом деле не верила. Твердила одно — оклеветали. Как не принуждали, выстояла, шантажу не поддалась. Адка тоже крепилась. Казалось, все свалившиеся на них трудности только закаляли девочку. Чем непригляднее била жизнь, тем выше вздёргивался её носик. Она любила и верила в отца. В последний вызов к следователю Юлию предупредили, что её упрямство плохо для неё и дочери кончится, одну возьмут под стражу, вторую отправят в детдом. Почувствовав, что круг возле них сузился до предела и ждать тут опасно, выехали в Армавир по плану разработанному Костей.
Уезжали спешно, почти бежали. Правда сделали всё по-умному. Забрав небольшое количество вещей на вокзал первой ушла Ада. Потом Юлия ей перенесла кое какие узлы. Одевали на себя по несколько платьев и в вокзальном туалете снимали их складывая в сумку и сдавали в камеру хранения. Женская хитрость и не знакомая ей до сего сила неслись по венам. Это был решительный рывок во спасение. Её гнало желание спасения. Она верила — оно будет. Хитрость удалась. Никто ничего не заметил. И только к приходу поезда пришла сама. Тряслись от страха до тех пор, пока состав не тронулся. Потом Ада уложила с трудом держащуюся на ногах мать спать. Поезд всё дальше уносил их от беды. Так они ушли. Она не знала ещё чем этот побег для неё кончится, но в нём было спасения и надежда. Находясь свободной она могла действовать и ему помочь, в лагерях — нет. Они, конечно, завтра хватятся её, после того, как выяснится, что она не пришла отмечаться и будут искать непременно возле родных и знакомых. А там, куда они едут их никому не придёт в голову пошарить. Они спасены. Костя умница всё правильно рассчитал. Она тоже у него умница, всё чётко и правильно проделала…
Отношения с теми людьми, к которым они сейчас ехали, завязались не обычно. Офицер заведя любовницу наплёл жене, что его держит на работе безвылазно командир. Та не долго думая и выбрав приёмный день отправилась с нахалом разбираться. Рутковский от кричащей и обвиняющей его чёрте в чём женщины мало что добился и понял. Отпустив её с миром и обещав разобраться, он так и сделал. На ковёр его! Ловелас во всём признался. Рутковский ввалил ему за дурь… И вот сейчас Юлия с Адусей ехали в ту семью.
Знакомые, к которым они всё-таки добрались, в бледной и похудевшей женщине, скорее напоминавшей сейчас беззащитную девочку, с трудом признали красавицу гордячку Юлию. Почти прозрачное лицо, сжатый рот и огромные тёмные глаза — это всё что от неё осталось. Несколько дней не выходили из дому. Проверялись. Но всю жизнь не отсидишься за забором, вышли на белый свет и они. В школу устроиться не удалось. Работала за копейки уборщицей, посудомойкой. Репетиторствовала за хлеб, овощи, молоко, а ещё стирала. В половине дома что они снимали с Адой стоял вечно пар, а двор был увешан белым бельём. Ада помогала ей его развешивать. Пальцы Юлии были содраны в кровь. Это от того, что приходилось тереть бельё на ребристой доске. Ада с болью смотрела на маленькую росточком маму таскавшую тюки с бельём или возившую зимой их на санках. Зимой, конечно, легче возить, но тяжелее сушить. Тяжело, но не в этом дело. Стерпит, если надо. Это она знает- если надо то, всё стерпишь. Дело в Кости… лишь бы вытерпел он. Ада не сидела сложа руки помогала сколько могла, но это были крохи…
Каждое утро открывая глаза удивлялась: "Я жива?! Значит, надо жить". Пролетая дни складывались в месяцы, те бежали в годы. Эти годы показались ей проклятой вечностью. Как и прежде дни тревог Юлия топила в работе, а ночью не в силах вытереть из головы страх за него рисующий страшные картины, не наскребя сил вынести муки неизвестности, пыталась находить искры жизни и надежду в счастье прошлого. Ведь голове всё равно, что представлять, полезнее хорошее. Она вспомнила неожиданное знакомство, маленькую свадьбу и Костю: большого, красивого, выглядевшего элегантно в своём военном наряде. Несмотря на недовольство родителей, предстоящие трудности и неясное будущее, она была безумно счастлива. Безумно верила в него и в силу его любви тоже. Сама она его обожала и любила до без памяти. С этим они жили. Это было основным их богатством. Вера друг в друга, надежда и любовь одна на двоих. Теперь вот жила без него, а как же… если это можно назвать жизнью. Руки двигались, ноги двигались… И всё же каждый божий день ждала чуда: вот откроется дверь, вот войдёт… Подхватит на руки Аду, прижмёт к груди её. Захлёбываясь слезами и боясь разбудить дочь, она поднялась и осторожно пробираясь в узких проходах прошла к окну. Глаза впились в ночную картинку. Осенний ветер безжалостно хлестал измученные борьбой деревья. Цель его понятна — сорвать последнюю листву. И тут злобно стуча и помогая ему, в стекло ударил дождь. Терпение лопнуло. При людях нельзя расслабляться, при дочери тоже… Её так трясло, что она схватилась за подоконник. Но отпустило. Тогда уткнувшись в стекло лбом и обхватив плечи руками, чтоб озноб не повторился, она молчком завыла: "Господи, дай нам обоим терпения". Совсем недавно передавала Косте посылку и слышала, как отказали женщине из очереди перед ней. Сказали коротко: "Повесился". У Юлии затряслись руки. "Всё, что угодно, только не это. Всё, что угодно, милый, но не смерть. Терпи, родной, терпи. Ради жизни, ради нас с Адой". Даже мысли такой допускать нельзя. Она дождётся и примет его любого, лишь бы вернулся к ней. Любого, лишь бы приехал, приполз, приковылял… А там уж она справится, отогреет его душу, растопит сердце, оживит тело, поставив на ноги. У неё хватит терпение и тепла.
Прошёл год. Поехали с очередной посылкой. Долго копались и не взяли. Юлию трясло. Губы не разжимались. Тот сжалился и сказал сам: "На этапе". Юлию отпустило. Спросила: "Куда? Суда-то ещё не было…" Тот пожал плечами и крикнул: "Следующий". Возвращались в тревоге. Аде ничего не сказала. Хватит с девочки и того что есть. Начался самый страшный период ожидания. Однажды пришло письмо с незнакомым подчерком. Дрожащими руками распечатала. В конверте лист от Кости. Он писал, что сорвали ночью и освобождая тюрьму для новых жильцов отправили по этапу. Он жив, здоров находится на лесоповале. Встретил там своего бывшего порученца, тот и отправил ему письмо. Муж просил её быть осторожной, письмо никому не показывать и сжечь. За него не волноваться, заниматься собой и Адой, ни в какие заварушки не лезть. Письмо до прихода Ады сожгла. А вот не волноваться не могла. И только Ада ушла на каникулы, она организовала поездку в Москву к сестре. Оставив дочь у неё нашла причину уехать. Записанный на клочке адрес гнал в дорогу. Вот она та минута! Обменяла облигации на деньги. Набрала продукты. Поехала. Как ехала не рассказать. Добралась почти не живая, но полная надежд и оптимизма. Нашла семью порученца, только тот поведал, что Рутковского здесь нет, месяц назад его перевели в другой лагерь. Перед глазами всё поплыло и Юлия хлопнулась в обморок. Очнулась на кровати. Вы-ла… Семья рассказала как через деревню гнали этап. Голодные, грязные и измождённые люди разместились здесь на отдых. Вот порученец и узнал Рутковского. Вынес еду, одежду. Поговорили. Юлии понятно почему муж не желал её появления тут. Не хотел, чтоб она видела его таким. Глупый, разве ей это важно. Ведь главное-то чтоб рядом. Плакала вопрошая высшие силы: за что такое испытание ему и ей? Задерживаться не стала. Оставила гостинцы, что везла мужу им, поблагодарила, попросила, если будут новости, известить её и заторопилась обратно. К Аде. Напомнив в Москве о себе Тимошенко, она забрав дочь вновь отправилась в Армавир. Именно там её будет искать муж. Писем ждала каждый божий день. Но их не было.
Костя шёл с заложенными за спину руками, угрюмо глядя в спину конвоиру. Он уже понимал, что теперь нельзя быть уверенным- ни в любви, ни в дружбе. Именно эта мысль причиняла ему боль. Но надежда на чудо в самой глубине сердца вопреки всему жила. Грохот шагов по коридору носился от стен к потолку. Его вели на очередной допрос. Он ненавидел этот большой кабинет, с широкими тёмными портьерами и надеялся на него. Половинка окна была открыта, и ветер шевелил ткань точно живую. Пожалуй, Костя был рад этому открытому окну. Страшно не хватало воздуха, хотелось дышать. Хоть глоток, два… Не иначе как решётка на окне даёт эффект заглушки. Ему неприятен был массивный стол с настольной лампой и толстой чёрной картонной папкой с надписью и номером. А ещё человек сидящий за этим столом… Должно быть он считал, что занят очень важным делом истязая здесь людей… Их бы опыт знания и сноровку, да на благо страны. Мутное время, мутные люди. Но неужели же это так и останется всё неизвестным? Должны же когда-то разобраться.
Чтоб впредь не хотелось ему докапываться до правды, доказательства его виновности выбивали чудовищной жестокостью. Главное — найти зацепку, какую можно найти. А там уж дело нарастёт как на дрожжах. Мучили. Били. Много били и жестоко. Усердствовали по четыре человека. Перестраховывались. Боялись. Здоровый же. Зря дрожали. Он всё понимал и желал одного — выстоять. Угнетало то, что есть силы, здоровый же лоб, но не ответить на унижение, не защититься нельзя. Приходилось терпеть. Для мужика — это вешалка. Всегда готовое к обороне тело и мозг приходилось держать в тисках. Чтоб был сговорчивым, били молотком по пальцам. Загоняли иглы под ногти. Выводили расстреливать. Рядом падали убитые, а он стоял. Не давали спать. Доставали светом. Морили жарой. Пришёл с допроса, а в камере духота. Что такое? Хвать за батарею, а она огненная. Немного не так. Батареи в узкой камере с парашей в углу и ржавой раковиной, как таковой нет. Трубы замурованы в стену. Но смысл пытки от этого не меняется. Подлецы. Пытаются сломить жарой. Протестовать бесполезно. Он был в жутком состоянии. Нет, они его не одолеют. Пусть жмут, терзают — не свернуть им его! Не обломится им ни-че-го! Нельзя допустить, чтоб закипавший гнев кинул его на мучителей или душа и разум захлебнулись сознанием собственного бессилия. Бывает, человек запутывается и ломается. Давно понял: когда бывает трудно, нельзя проявлять слабость. Если уступить себе раз, уступишь и второй… Нельзя, чтоб впереди маячила чёрная дыра. Надо держаться. Он снял с себя всё и лёг на цементный пол. Из трёх ярусов кровати молчаливыми скелетами смотрели на него. Взору открылся вогнутый массивный аркой высокий потолок. Окошечко в двери отвалилось. В коридоре послышался топот сапог. В камеру ворвались конвоиры. Подняли на стул и туго привязали, обмотав верёвкой вокруг живота, принялись бить.
Первые месяцы были трудными. Даже жуткими. Требовалось привыкнуть к лязгу замков, к топоту сапог по узким подвесным железным лестницам и не свободе. Понять в чём обвиняют не возможно. Какой-то бред. Шпионаж в пользу японской, польской разведок. Приплели большевика Юшкевича. Об его существовании знали только близкие и те кто знаком с его рекомендацией для Рутковского в партию. О том, что он погиб в боях за Советскую власть не знал никто. Картина скверная вырисовывалась. Мерзко. Для себя решил, держаться- не виновен. Отрицая все предъявленные ему обвинения, упорно стоял на своём — не виновен. Всё ложь. Пытками и истязаниями пытались выбить лживые признания. Оклеветать себя, людей. Он так и не понял каким образом он оказался во всё это замешанным. Было жутко, казалось, что силы на исходе. От страха за семью и одиночества: думал, не выдержит. Ломило измученное побоями и пытками большое тело, болели сломанные рёбра и кружилась от сотрясения мозга голова. Но при новом допросе поднявшаяся из глубины злость, давала силы и терпение. Только б не погибнуть в этой мясорубке. Только б отпустили, ведь его не в чем обвинить… Потом отстали. Резким и безразличным голосом зачитали обвинительное заключение. Но суда он так и не дождался. Потянулись суматошные ночи, во всех следовательских кабинетах шли допросы, шум, крики избиваемых, топот сапог. Теперь он всё это слышал. Каждый следователь старался превратить заключённого в толстый том показаний. С ним такой номер не прошёл. Они ничего не выбили из него. Ни одного человека с его помощью не арестовали. Спал он там плохо. Тоска не давала. Ворочался с боку на бок, думая, при тусклом освещении, о прошлом, настоящем и будущем, если оно у него будет, конечно. Вспоминал о том, как они с Люлю жалели арестованных по какой-нибудь нелепице знакомых, не подозревая, что и их горе стоит у дверей. Переживал за то, что арестами выбиты из строя лучшие, преданные люди. Это горе всей страны, а не кого-то лично. Он что — песчинка. А вот армия обезглавлена. Да и промышленность не меньше. Думал много, но язык не распускал. Вспомнив жену, ужаснулся:- "Только бы не тронули её и дочь". Зная, что делают тут с жёнами заключённых, велел действовать по плану, уехать подальше, исчезнуть… Но Юлия проявила строптивость и переехав на окраину долго торчала рядом с ним мозоля палачам глаза. Ему радостно и тревожно. Её образы мелькали в мозгу, как кадры из кино… восторженная девочка в театре, сжигаемая девичьим таинством невеста, решительно смелая, перевязывающая его в бою женщина…и тот их последний танец… Мужики рассказывали, что если красивая, то будут торговаться за её тело, его свободой и обещать скосить срок. В пору сойти с ума. Люлю красивая и молодая. Когда она склонялась над ним, он вдыхал аромат её духов и кожи, теряя над собой контроль. Он помнил каждый изгиб её тела. Как хорошо он его знал: тонкая талия, чуть раздавшийся при родах таз, стройные ноги, точёные руки, чудная шейка и прелестная головка. Сколько раз оно заставляло забыть его на каком свете он находится. Многие мечтали отбить её у Рутковского, но губа тонка. Эти воспоминания имели горький привкус. Ясно, что её пребывание в городе опасно. Он выдержит всё, лишь бы она не поддалась на уговоры. Он на стенку лез представив её в объятиях другого. Да, что угодно пусть творят с ним, только не это с Люлю. И только выйдя из "крестов" узнал, что умненькая Юлия наряжалась при походах к следователю в невзрачненькую бабёнку, а с посылками ходила к окошечку Адуся. А там, привалившись к стене, закрыв глаза, вспоминал прошедшие счастливые годы, как Люлю ленивым движением поправляет свои пышные волосы, как осторожно натягивает на стройную ножку чулки… Воспоминания такие яркие… Он бьётся головой об стену и сходит от того видения с ума.