Рыжий дьявол
Шрифт:
— А этот твой дом, — спросил я погодя, — он чей? Ты одна там?
— Одна, одна, — небрежно сказала она. — Не сомневайся! — И, повернувшись к своим парням, махнула рукой.
Их сидело там четверо. И двое тотчас встали и не спеша, вперевалочку подошли к нашему столику.
Один из них был грузен, плечист, с толстым, красным, каким-то опухшим лицом. Другой же, наоборот, худощав, жилист, сутуловат. У него были белесые, узкопосаженные глаза, запавшие щеки, острый подбородок. И над губою щетинились рыжеватые, подбритые усики.
Подойдя, они разделились.
Потом он сказал коротко:
— Ну?
И перекатил глаза в сторону Клавы.
— Вот мальчики, — торопливо проговорила она, — познакомьтесь: старый друг Ваньки Жида…
— Ах так? — поднял брови худощавый. — Друг Ваньки? Жиганы растерялись, это было заметно. За моей спиною послышалась какая-то возня и густое сопение. Усатый спросил удивленно:
— Это где ж вы познакомились?
— У хозяина, [33] — пояснил я. Недалеко отсюда. На Енисее когда-то была знаменитая Пятьсот третья стройка. Надеюсь, слышал? Так вот, там…
С минуту царило общее молчание. Затем усатый сказал:
— Ну, ладно… А сейчас ты где шустришь?
— Он не шустрит, — быстро сказала Клава, — он теперь честно работает!
Так ты завязавший, что ли? — прищурился парень с усиками.
— Точно, — сказал я, — а в чем дело? Завязал честно, на Красноярской пересылке, в пятьдесят втором году. Тогда там много ворья собралось. И разговор был большой…
33
У „хозяина" — в заключении.
— Ну и что же кодла?
— И кодла меня отпустила.
— Так вот просто взяла и отпустила? — поджал губы мой собеседник. — Сомнительно.
— Почему же? — возразил я. — По правилам ведь можно. Или ты забыл закон?
— Ну, закон одно, — пробормотал он, — а жизнь — другое. Это как и всюду и везде.
Тяжелая лапа легла мне сзади на плечо и низкий сиплый голос прогудел над самым ухом:
— Ты, брат, хорошо устроился, а? Чистенький, как новый гривенник… И воровал честно, и отошел честно, и работаешь честно, а?
— Да ну вас к черту, — сказал я. И резким движением освободил плечо. — Не верите мне, спросите у Ваньки! Кстати, где он?
— Далеко, — махнул рукой рыжеволосый, — все ездит…
— Как и ты, — сказала мне Клава, поигрывая бровью.
И сейчас же она склонилась к рыжеволосому и о чем-то негромко заговорила. Всех ее слов я разобрать не мог и сквозь шум уловил лишь отдельные, обрывочные фразы: „Корреспондент газеты"… „Полезный человек"…
И в конце концов все встало на свои места. Атмосфера разрядилась. Жиганы признали меня. Я стал теперь для них если и не совсем своим, то все же уже не чужим…
И каждый из них обменялся со мной церемонным рукопожатием. И я узнал, что толстый парень носит забавную кличку Скелет. А рыжеволосый зовется соответственно Рыжим. Впрочем, я заметил, что он, называя себя, как бы запнулся слегка… И подумал, что тип этот вероятно хитрит, что у него, пожалуй, есть и другое постоянное прозвище.
Мы засиделись в тот раз допоздна. И уходили из чайной последними. Дождь давно прошел и над крышами в прозрачной синей мгле тускло замерцали бесчисленные звезды — словно бы кто-то рассыпал там золотой песок.
В зыбком звездном сиянии лицо Клавы стало еще милее и загадочней. Печальные тени легли у глаз… Прощаясь со мной, она шепнула:
— Так заходи! Буду ждать.
Затем блатная компания свернула в ближайший переулок, а я пошагал прямо к дому. Путь до него был не близок. И по дороге я о многом успел поразмышлять.
Больше всего меня озадачила одна неясность: почему Клавка ни единым словом не упомянула о Ландыше, о его смерти? Она словно бы сознательно обходила эту тему. Почему? Может быть, она не хотела меня огорчать? Ведь упоминание о ее брате связано со многими неприятными для меня деталями. Например, с Ландышевским шантажом… А сейчас она, вероятно, решила снова меня как-то использовать. Ведь не зря же она шептала Рыжему о том, что я „человек полезный". И она, конечно же, твердо уверена, что по-прежнему сохраняет власть надо мной.
И тут я внезапно остановился. Откуда-то из нутра моего, из глубины пришел новый голос. И я весь напрягся, прислушиваясь к нему.
„А разве это не так? — спросил голос. — Брось, старик, кривляться. Не стоит перед самим собой… Власть ее сильная, и ты сам это знаешь! Оттого ты так и нервничаешь, и бранишь ее. Это все от бессилия… Ты как мышь перед удавом. И рано или поздно ослабнешь, не устоишь… Но подумай и о таком варианте: может быть, она просто хочет отомстить? Хочет расквитаться с тобой за старое?"
„То есть иными словами — за Ландыша?"
„Именно! И вот этим-то и объясняется ее поведение… Упоминать о брате сейчас, действительно, не в ее интересах".
„Стало быть, главное — заманить?"
„Конечно. А напомнит она обо всем погодя, потом".
,Н-да… И чем же это может кончиться?"
„Трудно сказать. Но, надо думать, останется от тебя немного… Как говорят в Одессе, кучка дерьма да пара ботинок. Не забывай: Клавка участвовала в самых разных делах, и опыт у нее богатейший. И крови она не боится, пожалуй, наоборот".
Постояв недолго, я снова зашагал. И потом опять остановился, задумался… И так я долго добирался до дому, беспрерывно застревая в пути и беседуя сам с собою.
„Если она готовит западню, ей кто-то должен помогать".
„Кто-нибудь всегда найдется! У Клавки любовников — по ее собственному выражению — навалом".
„Но, с другой стороны, привлекать к этому делу блатных ей невыгодно. Она же должна бояться огласки… В конце концов Ландыш был кто? Стукач, предатель. И они работали на пару. А кодла, наверное, не знает всех этих деталей…"