С чего начиналось
Шрифт:
– А ты знаешь, Сергей Павлович, как-то, будучи в США, я видел любопытный фильм, – вспомнил я. – Сюжет в нем как раз и исходит из тех же примерно положений, о которых говоришь ты. Молодой человек, получивший воспитание в обществе, резко отличном от американского, прибывает в Калифорнию, и его выдвигают на очень высокий руководящий пост. Он начинает действовать в соответствии с традициями того общества, в котором вырос и воспитывался. Но в этих двух обществах все резко различно: философские концепции, традиции, психология людей. И молодой человек вступает в конфликт с новым для него обществом. Они не понимают друг друга. Он видит какое-то сумасшедшее общество. Ему страшно в нем, а они, в свою очередь, считают его ненормальным.
– Может быть, – согласился Королев. – Однако продолжим все-таки о спутниках, – предложил он. – Чего же я хочу добиться в первую очередь? Установить, действительно ли спутники Марса полые. А если они полые, промерить толщину стенки хотя бы одного из них. Такую задачу сейчас решать можно. Это тебе известно, и я не хочу на этом останавливаться. А если я решу эту задачу, тогда можно будет подумать и о решении более сложных. Меня это так захватило, что я покоя себе не нахожу. Ведь только подумай, что нас может ожидать на Марсе, если его спутники в самом деле искусственно созданные тела?! Развитие земной цивилизации шло одними путями, а если на Марсе была цивилизация, то вовсе не обязательно, чтобы её развитие шло так же, как и нашей – земной. Разве не захватывающая перспектива – познать эти пути развития? Ведь это открывает значительно больший простор, чем XV век – век географических открытий. – Королев поднялся с диванчика, на котором мы сидели, видимо, сильно возбуждённый, и затем резко произнёс: – Пойдём, перерыв уже кончился – мы одни остались. Надо послушать, что будут по докладу говорить. Мне придётся выступать у себя в организации.
…И третья встреча с Сергеем Павловичем, на пороге 1966 года. Был новогодний приём. Мы встретили Новый год в Кремлёвском Дворце съездов, а затем через переход прошли в Георгиевский зал, где была установлена огромная новогодняя ёлка. Около неё стоял Королев. Стоял он один в ярко освещённом Георгиевском зале. Зелёная сверкающая ёлка как-то особенно подчёркивала бледность лица Сергея Павловича. Казалось, он ничего не видел. Мы с женой подошли к нему. Поздоровались, поздравили с Новым годом, Зная, что он был тяжело болен, я спросил: «Как ты себя чувствуешь?» – и сразу понял, что вопроса этого не следовало задавать. Королев посмотрел на меня каким-то отрешённым взглядом и произнёс: «Ничего. – И затем быстро повторил несколько раз: – Все остаётся людям. Ничего». В уставших карих глазах Королева не было прежней гипнотизирующей силы, которая увлекала собеседника за границы повседневной жизни с её мелкими заботами и треволнениями.
На меня внезапно опустилась какая-то невероятная тяжесть, вдруг стало холодно. В Георгиевском зале находилось всего несколько человек – было уже очень поздно. Я вспомнил предыдущую встречу с Сергеем Павловичем. Вон там у стены мы сидели на диванчике, когда он, объясняя мне движения Фобоса, вынул карандаш и, тщетно пытаясь найти листок бумаги, начал шутить: «Ты не знаешь, кто первым предложил использовать мел и чёрную доску при разговорах между учёными? Какое это было великое изобретение, как оно двинуло вперёд науку! – а в глазах у него вспыхивали весёлые огоньки, – Нет ли клочка бумаги, я ничего у себя найти не могу». Я порылся тогда в карманах и нашёл старый пригласительный билет. «Вот единственное, чем я располагаю». – «Ничего. Подойдёт, можно обратную сторону использовать». И стал чертить траекторию Фобоса.
…«Все остаётся людям»… Мы уходим из зала. Тогда мне и в голову не приходило, что это была наша последняя встреча с Королёвым. Вскоре его не стало.
Ядерный щит страны создан!
Четырехлетие с осени 1945 по осень 1949 года мне памятно как время чрезвычайно интенсивной и напряжённой работы всех участвовавших в решении атомной проблемы.
Люди обгоняли ход времени. И каждый день был до
Достаточно сказать, что, когда мы столкнулись с необходимостью организовать производство нужных материалов – урана, графита и ряда других, – потребовалось огромное количество разнообразных химических реагентов высокой степени чистоты. Например, во всех лабораториях, где проводились работы с ураном или графитом, как огня боялись бора. Бор нужно было исключить отовсюду.
В то время наша промышленность многих химикатов и химических реактивов той чистоты, которая требовалась, не выпускала. Поэтому нужно было организовать производство нескольких сот новых химических веществ. А чтобы создать каждое такое производство, надо было ещё разработать технологический процесс и провести исследовательские работы в условиях, когда многих методов вообще не существовало. И во главе всей этой организационной и научно-исследовательской работы стоял Курчатов.
Надо иметь в виду, что Игорь Васильевич всегда брал на себя решение самых сложных задач – и научного, и, конечно, организационного характера. Его можно было видеть везде: и в лабораториях и на заседаниях в министерствах, ведомствах, комитетах, и в институтах. Каждая минута у него была чем-то занята, причём занята самой разнообразной деятельностью. Тот, кто думает, что Курчатов занимался только чисто физическими проблемами, глубоко ошибается. Он занимался и физическими, и химическими, и инженерными исследованиями. Слушал, давал советы, помогал доставать необходимое оборудование, материалы, привлекал людей и объяснял им, что требуется сделать, для чего это необходимо и почему так важно.
Как-то Курчатов обратился ко мне:
– Для проведения очень важных физических экспериментов нам крайне необходима фольга из чистого железа толщиной не более десяти микрон. Желательно даже не более семи микрон. Но, видимо, такую тонкую фольгу очень трудно будет изготовить. Вы металлург и, вероятно, знаете, где и кто мог бы справиться с этой задачей. Помните, что эти эксперименты очень важны для нас, а без такой фольги их не провести. Она должна быть в виде ленты шириной не менее сорока миллиметров и длиной около ста миллиметров.
Я стал думать, к кому бы обратиться? И вспомнил, что великолепный специалист-прокатчик Давид Иванович Габриелян ныне работает в исследовательском институте. Может быть, обратиться к нему? И я сказал Курчатову, что постараюсь договориться с одним из наших металлургов.
– Если он не изготовит такой фольги, то вряд ли кто-либо другой сможет это сделать, – сказал я.
На другой день я позвонил Габриеляну, рассказал ему, о чем идёт речь, и на всякий случай ужесточил требование.
– Нужна фольга в виде ленты толщиной не более семи микрон, шириной в сорок миллиметров. Сможешь изготовить такую? – спросил я Габриеляна.
Давид Иванович в свою очередь задал вопрос:
– А сколько нужно?
– Нужна лента длиной в двести миллиметров.
– Двести миллиметров не могу. Не менее десяти метров. Технология прокатки такова, что короче я на нашем стане просто не могу прокатать.
И он прокатал фольгу толщиной в шесть микрон. Когда я передавал Курчатову рулончик ленты, у него глаза горели.
– Ведь вы не представляете, какое это богатство! Теперь я лично буду распределять эту ленту между институтами, выполняющими для нас работы. Ведь это такое богатство! – повторил он.