С чего начиналось
Шрифт:
Но вот, наконец, дело подошло к пуску первых атомных котлов. (Тогда они ещё назывались котлами, только позже, после II Женевской конференции 1955 года, их стали называть реакторами). И Курчатов поехал на место сооружения первых котлов и проводил там все время. Мне довелось видеть его и в этой роли – в роли научного руководителя на рабочей площадке, где строились атомные котлы. И там к нему все шли: и учёные, и инженеры, и строители. Курчатов вводил в действие первые котлы, управлял их работой, пробыв несколько месяцев на площадке. Только слово «площадка» никого не должно вводить в заблуждение – на самом деле это были грандиозные сооружения. Рядом с ними потом возникли города с многотысячным
…И вот наступил знаменательный 1949 год, дни первых испытаний атомной бомбы, на которые Курчатов поехал.
В тот год мы все были в особенно нервном напряжении. Ведь никто из нас не знал, взорвётся бомба или нет. Испытание должно было подвести своеобразный итог всей деятельности огромного коллектива, показать, делали ли мы то, что нужно, или шли по ложному пути, ибо создавалось то, чего ещё не было. Мы должны были, в частности, получить плутоний и из него создать бомбу. Мы его получили. Но плутоний ли это?
Как-то я зашёл поздно ночью к Завенягину и в стеклянном стаканчике с притёртой пробкой принёс небольшой королёк плутония. Он долго рассматривал его и вдруг задал вопрос:
– А ты уверен, что это плутоний? – И он, оторвав глаза от стаканчика с металлическим шариком в нем, посмотрел на меня, как мне показалось, с каким-то страхом и озабоченно произнёс: – А может быть, это ещё что-то, а не плутоний?
Действительно: пять лет труда, миллиардные вложения, огромные усилия многих тысяч людей, занятых атомными работами, взбудоражены учёные. И вдруг не взорвётся…
Мы понимали, что только взрыв бомбы даст окончательный ответ на все вопросы.
Нельзя забывать и о международной обстановке: шёл 1949 год, был разгар «холодной» войны. Если взять американские газеты того времени, то можно найти в них не один десяток статей с угрозами в адрес Советского Союза, с призывами ряда американских сенаторов сбросить на СССР атомную бомбу, пока Советский Союз её ещё не имеет.
Взорвётся или нет – этот вопрос, естественно, каждого из нас волновал, но больше всех, видимо, Курчатова, хотя внешне это ни в чем не проявлялось.
За год до первого испытания атомной бомбы Игорь Васильевич подал заявление о приёме в члены КПСС и специальным решением ЦК был принят сразу в члены партии без прохождения кандидатского стажа. Заявление Курчатова о приёме в партию напомнило мне те заявления, которые подавали воины Советской Армии перед боем.
Но вот, наконец, бомба взорвалась, на испытательном полигоне появилось искусственное солнце и поднялось грибовидное облако. Разрушены и искорёжены специально построенные для определения силы взрыва промышленные сооружения, жилые дома, мосты, военная техника, танки, самолёты, артиллерийские орудия, вагоны и паровозы… Страна получила мощное оружие – надёжную гарантию защиты завоеваний. Октября. И в этот момент у Курчатова, находившегося на командном пункте, на какое-то мгновение нервы сдали. Игорь Васильевич бросился на шею к одному из стоящих рядом товарищей и зарыдал… Но быстро взял себя в руки и стал прежним Курчатовым – волевым, энергичным, деятельным.
Быстрота, с какой Советский Союз создал атомное оружие, поразила мир. Все газеты Запада трубили до этого, что русским на создание бомбы потребуется не менее десяти, даже двадцати лет. Но никакой сенсации в нашем успехе, конечно, не было. Просто-напросто американцы выдавали желаемое за действительное. Кроме того, они делали вид, будто не знают, какой вклад внесла русская наука в раскрытие тайны строения атома. Советские учёные предвидели огромные возможности использования атомной энергии, в том числе и для военных целей, но стремились в первую очередь поставить атом на мирную службу.
Лишь трагедия
За облаком атомного взрыва
После испытания атомной бомбы от геологов, производивших изыскание в районах, над которыми проходило облако радиоактивного взрыва, стали поступать телеграммы, в которых сообщалось, что по непонятным причинам у них перестали работать счётчики для определения радиоактивности горных пород. Курчатов, ознакомившись с этими сообщениями, заволновался:
– Надо немедленно выехать на места и тщательно проверить, что там случилось.
Стали спешно подбирать людей для направления в пункты, откуда пришли телеграммы. В группу вошли врачи и биологи, занимающиеся вопросами воздействия радиоактивности на живые организмы, специалист по приборам для измерения радиоактивных излучений, а во главе этой группы поставили меня. Нам дали вагон-салон и железнодорожную платформу, на которой мы разместили три автомашины – «Победу» и два «виллиса». Было дано указание наши вагоны присоединять к любому поезду, а, если такой возможности не будет, предоставлять паровоз. Чтобы зря людей не волновать, мы были названы комиссией по изучению бруцеллёза, тем более что в составе нашей группы один из врачей был в действительности специалистом в этой области. И вот мы тронулись в путь. Добрались до железнодорожной станции, находившейся в сотнях километров от места, где был произведён взрыв. Дальше двигались на машинах по грунтовым дорогам. Решили обследование начать с места взрыва, где была установлена металлическая башня с подвешенной на ней бомбой.
Добрались до базы, где размещался штаб, руководивший проведением испытаний. Работы прекратились, и людей там было немного. Нам предоставили необходимые помещения.
Я решил вначале поехать на место, где был произведён взрыв, один. На базе мне выделили машину с шофёром из жителей этого района.
День был жарким, на небе ни облачка, только вдали у самого горизонта виднелась белая полоса облаков. Я сидел рядом с шофёром. У нас под ногами толстый лист свинца – защита от излучения. Врачи с базы разрешили мне выйти из машины и пробыть на площадке не более десяти минут. Местность – безлюдная равнина, кое-где покрытая пучками серо-жёлтой засохшей травы, лишь вдалеке вздымается, как огромные застывшие морские волны, гряда довольно высоких холмов. Солнце палит. Мотор нагрелся, и вода в радиаторе кипит, а нам, по словам шофёра, добираться до места ещё километров семьдесят. Он предложил остановиться.
– Надо, однако, подождать, пока мотор остынет, – местным характерным говорком произнёс он.
Шофёр поднял капот, закрепил его, вынул коробку папирос и закурил, а я отошёл от машины и увидел прыгающую от меня куропатку. Она с трудом передвигалась, волоча крыло. Я без труда поймал птицу и пошёл к шофёру.
– Охотники подстрелили, что ли? – спросил я. Шофёр взглянул на куропатку, вздохнул и стал объяснять:
– В этих местах охотников нет, хотя дичь и водится. И птица разная есть, и зайчишки бегают. Это не охотники причинили, а атом этот. Одним словом, она пострадала от испытаний. В первые-то дни я не одну такую пострадавшую находил, когда с начальниками по этим местам ездил.