С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Недавно из Ирбита пришло длинное письмо. Это послужило сигналом к возобновлению военных действий, которые Анастасия Ивановна вела против старшей дочери. Письмо было адресовано тёще, и в нём хитроумный Василий давал свою трактовку последней ссоры, умолял о поддержке, клялся в вечной любви к Надежде, сообщал о своей командировке в Сарапул, которая назначена на осень, и выражал уверенность в том, что вернётся в Ирбит после этого с женой и сыном.
Да, страшное чудовище уже простёрло над ней чёрные крылья, уже дышало ей в лицо огнём и дымом, уже готовилось схватить её своими когтистыми лапами.
С тех пор как установилась летняя погода, Надежда перебралась в садовый дом с пятью окнами, обнесённый кругом террасой, к которой вплотную подступали кусты жасмина и несколько старых лиственничных деревьев. Дом этот стоял над оврагом, где тихо журчала маленькая речка Юрманка. Надежда с сыном и нянькой Натальей занимала весь первый этаж. Андрей Васильевич жил в мезонине наверху.
Отец больше не вспоминал их разговор вечером в Страстной четверг, но Надежда его не забыла. Мысль о превращении беглой жены в воина, солдата императорской армии, где никто не осмелится искать её, теперь казалась ей естественной и простой по исполнению. Даже, может быть, слишком простой, если предусмотреть и обдумать каждую мелочь этого путешествия из северной провинции России через две тысячи вёрст к её западным границам, где стояли полки пехоты и кавалерии и где назревали крупные события.
Политические новости, конечно, доходили до Сарапула медленно. Однако война с французами в Австрии, закончившаяся разгромом союзных войск под Аустерлицем 20 ноября 1805 года [7] , уже давно служила поводом для разговоров и бурных обсуждений в местном обществе. Городничий часто получал от брата Николая, жившего в столице, петербургские газеты, а также пересказы различных слухов, курсировавших в Северной Пальмире. Газеты Андрей Васильевич давал читать своим гостям, которые раз в неделю собирались у него сыграть партию в вист.
7
Здесь и далее все даты даны по старому стилю.
Господа засиживались допоздна в летнем кабинете городничего и рассуждали о том, что позора Аустерлицкой баталии государь император не потерпит, а значит, жди новой войны с французами. А Надежда, сидя на террасе, слушала эти разговоры и думала о том, что война — как раз то, что ей нужно.
На войне можно совершить подвиг, заслужить награду, получить офицерский чин. На войне, где полки несут потери едва ли не ежедневно, особенно не станут приглядываться к новому солдату. На войне, если она погибнет, канет в Лету и её побег. Но нет, о смерти ей вовсе не хотелось думать. Она составляла свой план для того, чтобы выжить, чтобы победить...
За кустами жасмина послышался лай дворовых псов, громкие мужские голоса. Надежда выглянула в окно, раздвинула руками длинные и гибкие побеги. Их крепостной Пётр Васильев, тот, что был и привратником и садовником одновременно, спустил собак на четырёх всадников в тёмно-синих казачьих куртках и высоких картузах с тёмно-синим
— Куда прётесь, олухи? — кричал им Пётр. — Здесь господское поместье!
— У вас спрятался разбойник! Вон следы его лошади... Они ведут к вам прямо из леса! — Один из казаков, молодой, с серебряными нашивками урядника на воротнике и обшлагах, показывал нагайкой на свежие лунки от копыт, хорошо различимые на мокрой земле. Это Надежда вчера вечером, решив лишний раз испытать себя и Алкида, после верховой прогулки в лесу поехала не через ворота, а прыгнула на лошади в овраг и потом выбиралась наверх по крутому склону прямо в сад.
— Нет здесь разбойников! — сердился садовник.
— За укрывательство ответишь! — грозил ему нагайкой казак.
— Убирайтесь, не то барина позову...
— Зови! А мы посмотрим, кто здесь есть.
— В сад не пущу!
Васильев ругался с казаками, собаки лаяли, тощие донские скакуны прядали ушами и переступали в нетерпении с ноги на ногу. Скандалу не было видно конца. Надежда раздумывала, что делать. То ли выйти и прекратить бессмысленный спор, то ли остаться в комнате. Однако этот шум мог разбудить и напугать Ваню...
Она заколола шпильками только что расчёсанные волосы, надела свой домашний чепец с кружевами. Затем накинула на плечи узорчатую летнюю накидку и вышла в сад. Садовник обрадовался её появлению:
— Барыня Надежда Андреевна, казаки к нам въехали через овраг. Какого-то разбойника ищут.
— В чём дело, господа? — спросила она у молодого казака.
Он снял с головы картуз, поклонился ей, сидя на лошади:
— Да будет ведомо вам, сударыня, что я — урядник Донского майора Балабина 2-го казачьего полка Филипп Дьяконов и командую разъездом. Мы ищем разбойника Ниязова и его отряд. Жители бают, что видели их вчера в лесу.
— Но здесь никого нет.
— Мы нашли следы. Они ведут сюда.
— Это мой отец вчера возвращался с верховой прогулки в лес.
— Старый барин любит скакать через овраги? — Дьяконов недоверчиво покачал головой.
Он был хорош собой и строен. Смуглое лицо, большие чёрные глаза, наверное доставшиеся ему от матери-турчанки или черкешенки, тонкая талия, перехваченная шёлковым кушаком, широкие плечи. По возрасту урядник был старше Надежды года на два-три, не более, и, разговаривая, смотрел на неё слишком пристально. Но она не смутилась. В затворничестве своём Надежда отвыкла от внимания мужчин, и этот взгляд был ей приятен. Она ответила казаку с улыбкой:
— Уверяю вас, господин урядник, что Ниязов к нам не заезжал. А если бы он заехал, то я взяла бы его в плен и сейчас передала в ваши руки.
— Вы бы взяли в плен Ниязова?
— Беспременно. Или вы думаете, что женщины не могут брать в плен мужчин?
Дьяконов засмеялся:
— Могут, сударыня, могут! Теперь мне остаётся ждать, когда вы сделаете это, и навещать вас... Честь имею!
Он надел картуз, развернул коня и ударом нагайки заставил его с места прыгнуть в овраг. Казаки последовали за своим командиром, но не прыжком, а осторожно, шаг за шагом спускаясь по склону вниз, где текла Юрманка.