С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
С этим планом она пришла к отцу. Он выслушал её. Надежда показала Андрею Васильевичу картинки, где, как она говорила, «все нарисовано», перевела подписи к ним, потому что городничий знал французский неважно. Затея Надежды была из разряда фантастических, но Дуров не хотел огорчать дочь. Ему нравилась её любовь к лошадям и желание трудиться над воплощением в жизнь своей мечты.
Когда-то он тоже мечтал о кавалерии. Но служить с четырнадцати лет ему пришлось в пехоте, так как на собственную лошадь денег не было. Лишь в 1781 году, уже имея чин капитана, он смог перевестись в конницу. В Полтавском легкоконном полку Андрей Васильевич пробыл семь лет в должности командира эскадрона и без малейшей надежды на производство в чин секунд-майора. Но там он встретил знатоков и любителей «лошадиного искусства», описанного в книге «Школа кавалерии», этой библии всех конников XVIII века. Один из них, богатый дворянин, бывал во Франции и наблюдал методы обучения лошадей по системе де ла Гериньера в манеже одного армейского полка. Потому он сумел внятно растолковать друзьям-однополчанам, как научить лошадь делать «принимание», пируэт на галопе, пассаж, пиаффе и другие элементы высшей школы верховой езды.
Это было самое главное — метода, навыки, переданные как бы из рук в руки, наблюдаемые воочию, а не описания в книге, которая служила лишь квинтэссенцией опыта, декларацией идей. Но когда и какую лошадь при выполнении упражнения надо ударить бичом по скакательному суставу, чтобы добиться нужного эффекта, а какую не трогать никогда, мог знать и чувствовать только сам мастер, ибо многообразие характеров у лошадей так же велико, как у людей.
Перед второй русско-турецкой войной в Полтавском полку было четыре офицерские лошади, которые умели делать «принимание» — основу основ в системе упражнений де ла Гериньера. Одна из них принадлежала ротмистру Дурову. С тех пор минуло почти двадцать лет.
Сейчас, слушая пылкую речь Надежды, Андрей Васильевич думал, не тряхнуть ли ему стариной, не освежить ли в памяти былое. Алкид — лошадь, по своим данным способная воспринять уроки и добиться результата. Надежда — толковая ученица, и так называемое «чувство лошади» у неё есть, это он видел. Возвращение к молодости всегда греет сердце. Может быть, оно свершится здесь, вдали от степей Украины, где ходили они, легкоконники, в походы против турок и крымских татар...
Однако для тренировок был нужен манеж. Они решили дождаться, когда сойдёт снег, а потом недалеко от Камы, за городом, на пологом берегу, насыпать речной песок, поставить камышовые стены. Андрей Васильевич достал из чулана разные принадлежности: шамберьер — бич с длинной ручкой; развязки — два ремня длиной по полсажени, с пряжками на концах, которые пристёгивались одной стороной к трензельному удилу, другой — к седлу, троку или гурте; корду с сыромятным ремнём...
Под ярким апрельским солнцем гладкая шерсть Алкида точно искрилась, а сам он, навалившись задом на стенку и повернув правое плечо вовнутрь манежа, стоял и не двигался с места. Дуров шевельнул шамберьером. Жеребец покосился на него и остался в том же положении.
— Надя, — крикнул отец. — Ты спишь на нём, что ли?
— Он не слушается...
— Конечно, он упрям! Но ты — всадник или ты... — Андрей Васильевич чуть было не сказал по солдатской привычке «баба», но вовремя остановился. — Или ты — мешок с песком? Ну-ка ковырни его левой шпорой! Отдай повод, пусть отойдёт от стенки.
— Прямо так его и тянет туда... — пожаловалась Надежда.
— Как не тянуть, он думает, там у него опора. Но ничего, если освоим «принимание», всё остальное легче пойдёт...
Алкид в конце концов покорился и отошёл на середину манежа. Ему новое увлечение Надежды радости не доставляло. Выезжен он был как хороший строевой конь и полностью подчинялся всаднику, знал повод, шенкель, «сбор». Но больше нравилось ему скакать по полям. А тут на девятом году жизни крутись на пятачке, усыпанном песком, соображай, что к чему, запоминай, следи за бичом в руках хозяина.
— Ты готова? — спросил Дуров.
— Да, — не очень уверенно ответила Надежда.
Отец ещё раз повторил ей, что она должна делать, если жеребец идёт «ездой налево». Важно правильно держать левый и правый повод, воздействуя на плечи Алкида. Сам Дуров при помощи шамберьера собирался контролировать положение бёдер лошади.
— Начинай! — скомандовал отставной кавалерист.
Надежда чуть наклонила корпус, сильно уперевшись ягодицей на левую половину седла и ногой — на левое стремя. Тем самым она побуждала Алкида двинуться за ней вперёд и вбок, чтобы сохранить равновесие. Отец едва коснулся шамберьером крупа лошади. Алкид, уходя от бича, качнулся задом влево. В этот миг Надежда и поощрила его движение, крепко прижав правый шенкель и натяжением поводьев не дав лошади развернуть плечи прямо. Так, изогнувшись, жеребец медленно переступил ногами раз, другой, третий.
— Молодец! — крикнул дочери Дуров. — Тотчас отдай ему повод, огладь лошадь... Ай Алкидушка, ай умница! Вот тебе морковка...
Пока Алкид хрустел морковкой, Надежда уселась в седло свободно и отдыхала. Эти занятия поначалу очень утомляли её. Но Андрей Васильевич сказал, что отступать негоже и он сделает из неё кавалериста несмотря ни на что.
Потому каждый день поутру, приехав к их самодельному манежу на Алкиде и Урагане, они начинали не с выездки господина де ла Гериньера, а с простых упражнений, принятых во всех кавалерийских полках для обучения рекрутов. В роли рекрута выступала Надежда. Андрей Васильевич же превращался в строгого взводного командира.
Расседлав лошадей, они пускали Алкида пастись в леваду, пристроенную тут же. Урагана Дуров брал на корду, укрывал ему спину попоной, и Надежда садилась на него верхом. Начинали с шага, потом переходили на рысь, и это продолжалось минут тридцать — сорок. Андрей Васильевич следил за посадкой дочери.
— Плечи назад! Спину прямо! — кричал он, входя в раж, и щёлкал бичом. Ураган поводил ушами и бежал по кругу рысью все быстрее и быстрее.
— Сейчас упаду, — говорила Надежда, цепляясь руками за гриву и ногами сжимая бока толстого Урагана.
— Только попробуй! — грозил ей отставной секунд-майор. Он мастерски владел шамберьером, и Надежда получала удар точно по правой коленке. — Колени — к лошади! Пятки — вниз! Локтями не болтать!..
Всё это действительно напоминало Андрею Васильевичу годы его молодости и службу в Полтавском легкоконном полку. Только Надежда усваивала уроки в три раза быстрей, чем рекруты его эскадрона, взятые в полк от сохи и в жизни не видавшие кавалерийского седла.
После такой разминки Дуров давал своей ученице получасовой отдых: всё-таки женщина и силы у неё не те. Они расстилали на траве ковёр, доставали свёрток с домашней снедью, флягу с ключевой водой. Лёжа на ковре, Надежда прислушивалась к своим ощущениям.
В такие минуты энергия, которая всегда бушевала в ней, ища выхода, как будто утихала. Может быть, она уходила в песок манежа. Может быть, передавалась Урагану, который без устали кружил вдоль камышовых стен. Может быть, обращалась в навык наездника, потому что отец всё реже пускал в ход бич. Да и она сама чувствовала, что стоит ей сесть в седло, как бёдра, колени, пятки, носки находят свои места и сбить её с лошади уже невозможно.
После отдыха седлали Алкида и выводили в манеж. Начиналась работа с поводом и шенкелем. Здесь Надежде надо было следить не за собой, а за жеребцом. Так прошло десять уроков. Алкид выучил «принимание» не только на шагу, но и на рыси. Она же довела своё «чувство лошади» до совершенства и могла, не оглядываясь назад, сказать, подвёл ли её конь ноги под круп или же держит их отставленными. Это она ощущала спиной, поясницей...