С ними по-хорошему нельзя

Кено Раймон

Кэллехер, оставив свой "максим", похлопал его по спине.

– Ну что, старина, - участливо спросил он, - расклеился?

– Расскажи нам о Кэффри, - произнес Маккормик.

– Я же вам сказал, что там здорово бабахнуло, - объявил Диллон.
– Пойду посмотрю.

Он пошел. Занеся ногу над первой ступенькой, он поднял голову и увидел Герти, которая наблюдала за ними и слушала, что они говорят. Стояла она прямо, смотрела неподвижно; ее смятое платье было окровавлено. Мэт Диллон очень испугался. Во рту у него все слиплось. Он с трудом произнес: "Она не убежала", остальные повернулись и посмотрели на нее. Гэллегер перестал плакать.

Она пошевелилась и начала спускаться по лестнице.

Диллон

медленно отошел к сбившимся в кучку товарищам.

Она подошла к ним. Села.

И очень мягко сказала:

– Я бы поела омаров.

L

Она уселась перед ними и начала медленно есть. Доела и протянула Гэллегеру пустую консервную банку; тот принялся ее (консервную банку) задумчиво ощупывать. ОТРурки налил ей стаканчик виски, который она сразу же осушила.

– Вы прятались?
– спросил Маккормик.

– Это допрос?
– спросила Герти.

Она вернула ОТРурки пустой стаканчик.

– Он мертв, - сказала она.
– Его голова - здесь (она махнула рукой), а тело - там (она махнула рукой в другую сторону). Какой ужас, - добавила она из приличия.
– Снаряд разрушил часть стены. Я бы выпила еще стаканчик виски.

ОТРурки налил ей полный стаканчик виски, который она сразу же осушила.

– Вы прятались?
– снова спросил Маккормик.

– Но Кэффри не мог не знать, - встревожился Диллон.
– Он что, соврал? Где же вы были?

– Бедный Кэффри, - сказал Гэллегер и снова запричитал: - Бедный Кэффри!

– У него спросите, - ответила Герти и кивнула в сторону Гэллегера.

– Когда ты относил паек для Кэффри, ты ее видел?

– Какой ужас, Дева Мария! Какой ужас!

Маккормик бросил на Герти внезапно и неимоверно встревоженный взгляд.

– Что вы с ним сделали? Что вы нам рассказываете про какой-то там снаряд? Вы его убили? Вы его убили?

– Сходите и посмотрите.

Выглядела она очень спокойной, очень спокойной. Повстанцы держались от нее на расстоянии. Дежуривший у амбразуры Кэллинен постоянно оборачивался и смотрел на нее с удивлением. Она улыбнулась ему. После чего он уткнулся в бойницу и уже больше не оборачивался.

– Почему вы улыбаетесь?
– спросил Маккормик.

Но она уже больше не улыбалась.

– Схожу посмотрю, - сказал Мэт Диллон.

Этот никогда не упускал возможности куда-нибудь сходить.

– Там крови по колено, - предупредила его Герти.
– Какой ужас, - добавила она из приличия.

– Дева Мария! Дева Мария!
– причитал Гэллегер.

Маккормик и ОТРурки его обматерили и как следует встряхнули. Гэллегер успокоился. Повернувшись спиной к Герти, он взял свою винтовку и подобрался к одному из забаррикадированных окон: на борту "Яростного", казалось, ничего не происходило.

– Как называется корабль, который нас обстреливает?

Все отметили нас, но ни один из караульных ей не ответил. ОТРурки сообщил ей, что речь идет о "Яростном", и затем спросил:

– Почему вы спрашиваете?

– У каждого корабля свое название.

"Она не очень любезна по отношению ко мне", - подумал он.

– Если, - продолжал Маккормик, - если, как бы это сказать, если вы невиновны в смерти Кэффри и Кэффри действительно мертв, мы сдадимся британцам.

Кэллинен и Гэллегер вздрогнули, повернулись и посмотрели на ОТРурки; тот даже не понял почему.

Герти сделала вид, что раздумывает, и ответила:

– Я не хочу.

– Так, значит, вы прятались?
– в очередной раз спросил Маккормик, который никак не мог отвязаться от этой мысли.

– Да, - ответила она и сразу же добавила: - Кэффри знал об этом.

Гэллегер и Кэллинен отвели от нее взгляд и вернулись к наблюдению за по-прежнему спокойным "Яростным".

Маккормик чувствовал себя все более и более неловко.

– Кэффри, ах Кэффри, ах да!
– недовольно пробурчал он и замолчал, посмотрев пугливо на Герти; он страшно боялся, что она может решиться внезапно и публично возобновить свои действия, неприличные до невообразимости, если не сказать до невероятности; действия, в греховности которых невозможно даже исповедоваться, ибо в катехизисе об этом не упоминается; впрочем, Маккормик не особенно хорошо себе представлял, в чем женщины способны исповедаться перед священником; он поймал на себе взгляд Герти, но ничего в нем прочесть не смог; командира бросило в дрожь. Он снова забурчал, но уже совершенно бессвязно: "Ах да, Кэффри... Кэффри...", потом вдруг решился. "Нужно принять решение", решил он и повел себя по-командирски решительно. Не дожидаясь, пока подчиненные отреагируют на его решение о принятии решения, он вскочил, схватил Герти за руку, подвел опешившую девушку к одному из маленьких кабинетов (именно к тому, в котором Гэллегер и Кэллехер складировали труп привратника), подтолкнул ее и запер за ней дверь на два оборота ключа, который почувствовал на себе всю решимость командирской хватки.

Маккормик вернулся к товарищам и произнес следующее:

– Дорогие друзья и товарищи, так продолжаться больше не может. Я говорю не о британцах, они нас поимеют, это уж точно, нам крышка, нечего хорохориться, хотя напоследок мы им здорово всыплем, проявим геройство, настоящее геройство, черт бы нас побрал, что касается геройства, то мы им покажем геройство, это уж точно, но вот что касается девчонки, то это никуда не годится, и чего она вздумала прятаться в туалете, когда разразилась битва, и теперь от нее не отвяжешься, что ей нужно, непонятно, но совершенно очевидно и однозначно, что она что-то задумывает, да что там задумывает - обдумывает! А может, уже все обдумала. Нет. Нет. Нет. Пока эта паршивка с нами, все шиворот-навыворот, нужно принять решение, решение совершенно очевидное и совершенно однозначное, черт побери, и это еще не все, нужно объясниться насчет нее, нужно сказать всю правду насчет нее. Вот что я думаю: я здесь командир, и я принимаю решение: прежде всего принять какое-нибудь решение как командир, а здесь командир - я, а после этого или скорее перед этим сказать всю правду о том, что касается по поводу насчет этой особы женского пола, которую я только что затворил в маленьком кабинете.

После выступления воцарилась гробовая или даже загробная тишина. Такая запредельная, что даже дежурившим у амбразур стало не по себе.

Кэллинен повернулся и объявил:

– На "Яростном" по-прежнему все тихо.

Десятую долю секунды спустя Гэллегер повернулся и объявил:

– На "Яростном" по-прежнему все тихо.

Тут возникло явление интерференции, совсем как на лекции по физике, при сравнении скорости света и звука.

Но присутствующим было утробно наплевать на интерференции. Они переваривали то, что им выдал Маккормик. Смысл произнесенной речи запал караульным так глубоко в душу, что они забросили свою амбразуродозорную деятельность с пренеприятнейшим риском быть вероломно и коварно атакованными подлыми британцами.

Кэллехер потерся животом о дуло "максима" и оборвал затянувшуюся паузу следующим обращением:

– Коли ты командир, то продолжай дальше и начинай сначала говорить правду по поводу насчет личности, которую ты только что затворил и которая принадлежит к противоположному нам полу.

– Лады, - сказал Джон Маккормик.

Он засунул руку в распах рубахи и зачесал волосатое пузо.

Затем сконфуженно замер.

– Кстати, - сказал Кэллехер, - что там делает Диллон? Что-то его долго нет.