С ними по-хорошему нельзя
Шрифт:
Диллон оставил Кэллинена у бойницы и направился к маленькому кабинету месту заключения. Ключ был в дверях.
Раздался первый пушечный выстрел.
LIII
Снаряд залетел в сад Академии. Что и говорить, поражение цели велось по-прежнему с явной медлительностью.
У командора Картрайта на душе скребли кошки.
LIV
В ту самую минуту, когда снаряды посыпались не на, а, как и раньше, вокруг почтового отделения на набережной Эден, Диллон, беззвучно повернув ключ в скважине дверного замка и не менее беззвучно толкнув саму дверь, вошел в маленький
Герти Гердл расстелила на стуле свое окровавленное платье, не иначе как для того, чтобы оно высохло, и теперь, сидя в кресле, предавалась мечтаниям. На ней ничего не было, кроме лифчика, трусиков самого модного для того времени фасона и очень облегающих шелковых чулок со строго вертикальным рисунком.
На другом стуле висела комбинация, из которой в задымленный воздух выпаривало кэффрийский пурпур, ежели столь высокопарно выраженное действительно возможно.
Герти думала о своих голубых глазах. А еще она представляла, как ей холодно. Отчего легкий и обычно, то есть в более спокойные времена, стелющийся вдоль кожи пушок вставал дыбом на ее омурашенной коже.
Застывший Диллон рассматривал девушку, а подчиненные Картрайта и приятели Кэллехера продолжали строчить воинственную симфонию. Она, Герти, подняла глаза и увидела его, Мэта Диллона, и даже не вздрогнула. Только спросила:
– Как там мое подвенечное платье?
– Значит, это были вы, - задумчиво протянул Мэт.
– Я вас сразу же узнала.
– И я тоже.
– Я не хотела вас компрометировать в глазах товарищей.
– Ничего.
– То есть?
– Все равно спасибо.
– Значит, вы все-таки об этом думали.
– Думать мне никто не запрещал.
– Вы его закончили?
– Полностью.
– А что вы скажете об этом?
– Испорчено окончательно.
– Мне холодно.
– Набросьте на себя что-нибудь.
– Что?
– Что угодно.
– Ковер?
– Я не это имел в виду.
– Вы видите, мне холодно.
– Ну не знаю.
– Но вы же портной!
– Позвольте мне на вас посмотреть.
– Пожалуйста.
– Кэллинен был прав.
– Что за Кэллинен?
– Тот, который...
– Который что?
– Тот, которого...
– Которого что?
– Простите, но я все-таки джентльмен.
– Мистер Диллон, а правда, что вам не нравятся женщины?
– Правда, мисс Герти.
– Неужели вам меня не жалко? Ведь мне так холодно.
– Позвольте мне на вас посмотреть.
– Видите? Я не ношу корсет.
– Это меня неимоверно заинтересовало... Вы - первая...
– Женщина.
– ...девушка.
– Нет, женщина.
– ...которая следует этой новой моде.
– Возможно.
– Это так.
– И что вы об этом думаете?
– Еще не решил.
– Почему?
– Старые привычки.
– Это глупо.
– Я знаю.
– Вы ведь следите за модой?
– Слежу.
– Так что?
– Говорю же вам... это меня скорее сбивает с толку.
– Значит, вас не поразили мои трусики? Трусики из Франции, из самого Парижа. Которые мне удалось достать в самый разгар войны. Вас это не поражает?
– Поражает. В общем, это не так уж плохо.
– А мой лифчик?
– Очень элегантно. Да и грудь у вас, должно быть, красивая.
– Значит, вы не совсем безразличны к женским прелестям?
– Я говорил об этом с чисто эстетической точки зрения.
Это было единственное слово греческого происхождения, которое знал портной с Мальборо-стрит.
– Так вот, - сказала Герти, - я вам ее покажу. Мне думается, что она у меня действительно красивая.
Она немного наклонилась, чтобы завести руки за спину; грациозно, как это делают женщины, расстегивающие лифчик. Упав на ее колени, деталь несколько секунд сохраняла объем, после чего опала. Обнаженные груди оказались плотными и круглыми, низко посаженными, с высоко вздернутыми и еще не успевшими побагроветь от мужских укусов, а значит, пока светлыми сосками.
Несмотря на привычную для своей профессии, а также для своих склонностей способность невозмутимо наблюдать за женщинами на различных стадиях обнажения, Мэт Диллон был вынужден отметить, что за считанные секунды объем его тела частично и значительно (по сравнению с обычным) увеличился. А еще он заметил, что Герти это тоже отметила. Она перестала улыбаться, ее взгляд посуровел. Она поднялась.
Вытянув руки вперед, Диллон сделал три шага назад и пролепетал:
– Я сейчас принесу вам платье... Я сейчас принесу вам платье...
Взмокший и похолодевший от пота портной развернулся, пробкой вылетел из кабинета и очутился за дверью, которую запер на ключ. На несколько секунд замер, переводя дыхание. Затем пустился в путь. Вздрогнул, проходя мимо ДАМского туалета, откуда эта девчонка вылезла, как Афродита из вод. Дошел до маленькой двери, которую разбаррикадировал. Оказался во дворике. Приставил к стене лестницу. Поблизости разорвался снаряд. Диллона осыпало землей, гравием, гипсовыми ошметками. Он перемахнул через стену и упал во двор Академии, усеянный воронками. Все послеантичные статуи уже успели потерять свои цинковые фиговые листья, и Диллон смог на бегу оценить раскрывшиеся таким образом мужские достоинства. Он ощущал себя снова в нормальной и здоровой обстановке, а заметив, что от обстрела пострадали лишь Венеры и Дианы, даже улыбнулся этому странному стечению членовредительских обстоятельств. Метрах в ста от него разорвался еще один снаряд. Взрывной волной его опрокинуло на землю. Он поднялся. Целый и невредимый. И побежал дальше.
Большие стеклянные двери выставочного зала были разбиты. Диллон пересек опустевший музей, не останавливаясь перед всей этой мазней, слегка взбудораженной артобстрелом. Выход на Лауэр Эбби-стрит был открыт; сторожа, не испытывая особого желания подохнуть ради сомнительных сокровищ, сбежали, вероятно, еще в начале восстания.
На улице не было ни души. Брошенный трамвай. Диллон побежал вдоль фасадов в сторону Мальборо-стрит.
LV
– Что-то здесь не так, - сказал Маккормик, прекращая стрельбу и отставляя винтовку.