С ними по-хорошему нельзя

Кено Раймон

– Я не только был у нее первым, но еще и причастил ее во второй раз. И в этот второй раз Кэффри меня застукал. Мы как раз закончили. К счастью. И это он посоветовал мне сказать, что это была кошка.

– Да нет же, - прервал его Маккормик, - кошка была совсем недавно.

Кэллинен опешил.

– И потом, - продолжал Маккормик, - кошка была не на рассвете. Это было уже после. Именно в тот момент, когда британцы начали атаковать. Твоя история кажется мне слишком запутанной.

– Я же говорю вам, что это Кэффри, - сказал Гэллегер.
– Я же говорю

вам, что я его видел.

Кэллинен промокнул вспотевший лоб своим красивым зелено-красно-золотым платком и бессильно плюхнулся на пустой ящик из-под виски.

– Я знаю точно, что поимел ее два раза. Сначала первый раз, а затем второй. Кошка - это было во второй раз. И ощущения тоже. В первый раз она молчала. Очень мужественно с ее стороны. Надо сказать, что она сама захотела. А потом сама же и разнылась. Я вел себя не грубо, но я плохо представляю, как может страдать девушка в этот момент. А вы?

Стоящий на посту Кэллехер не оборачиваясь ответил, что об этом нужно спросить у Ларри ОТРурки, поскольку, учитывая его медицинские познания, тот должен иметь обоснованное мнение на этот счет.

Студент ничего не ответил. Схватил бутылку виски, отбил горлышко о край стола и залил себе в глотку изрядную порцию. Это было не в его правилах, но он так нервничал.

– И еще, обычно я это делал с телками, которые перепробовали на своем веку немало мужиков, причем настоящих буйволов, после которых твое тырканье не очень-то их и пронимает. И тут впервые мне попалась молодая неопытная девушка без всяких проб и прониманий. А вам случалось иметь дело с такими недотрогами?

– Ты нас затыркал своими рассказами, - сказал Гэллегер.
– Я же сказал, что видел, как Кэффри на ней лежал.

– Может быть. Может быть. Но уже после. После того как лежал я. А потом, у меня есть столько доказательств. Сколько угодно. Бесчисленное множество. Даже непонятно, что с ними делать. Во-первых, это (и он потряс своей промокашкой, как флагом). А еще кошка. А еще, еще, например, вот что: я знаю, что у нее под платьем. Я об этом могу рассказать. Это тоже доказательство. Да, ребята, я могу вам рассказать, что она носит под платьем. Она не носит панталоны, отделанные гипюром с ирландскими стежками, она не носит корсеты из китового уса, эдакие доспехи, как леди или бляди, которых вы могли когда-нибудь раздевать.

Тут Маккормик стал думать о своей жене (до этой минуты у него не было времени на подобные раздумья), которую он никогда не раздевал, которую он никогда не видел раздевающейся и которую он находил по вечерам уже в кровати, где она определялась на ощупь большой мягкой массой; тут Ларри ОТРурки стал думать о женщинах на Симсон-стрит с их пеньюарами, черными чулками и грязно-розовыми подвязками, о женщинах, на которых, кроме этого, больше ничего не было или почти ничего, отчего становилось невообразимо грустно даже субботними вечерами; тут Гэллегер стал думать о своих землячках, которые одевались в лохмотья и которых брюхатили, даже не глядя на их телосложение, в тени заветных валунов и каменных истуканов; тут Кэллехер стал думать о своей матери, которая ходила постоянно во что-то затянутая, с какими-то шнурками и завязками, болтающимися из-под юбки, что и привело его к предпочтению более эстетичных мужских шестеринок.

– Нет, когда трогаешь ее тут (и он взял себя за бока), то под платьем чувствуешь голую кожу, а не тряпки, штрипки и китовые усищи. Голая кожа.

– Ты правду говоришь?
– спросил Диллон.

Никто даже не услышал, как он спустился. Все были так увлечены.

– Долго же ты, - сказал ему Маккормик.
– Что ты там делал?

– Я упал в обморок.

На какую-то долю (приблизительно одну треть) секунды Гэллегер остолбенел, после чего взорвался от хохота. Ему было очень смешно. Аж до слез.

– Не забывай, что в доме мертвый, - сказал ему Кэллехер, не поворачивая головы.

Гэллегер замолчал.

– Ну?
– спросил Маккормик у Диллона.

– Его голова откатилась довольно далеко от тела. Мне от этого стало плохо. Придя в себя, я застегнул ему штаны, скрестил ему руки на груди, сверху положил голову, накрыл ковром и прочитал несколько молитв за упокой его души.

– И ты думал о Святом Патрике?
– спросил Гэллегер.

– А потом я спустился. Выпить найдется?

Ларри протянул ему бутылку виски и робко спросил:

– А при чем здесь его штаны?

Мэт, отпивая из бутылки, пожал плечами.

– Вот видите, я был прав, - сказал Гэллегер.

– А я?
– добавил Кэллинен.

Покончив с виски, Мэт удовлетворенно вздохнул, рыгнул, бросил бутылку, которая разбилась вдребезги о почтовый ящик с надписью "Международные", и снова сел.

Все продолжали молча размышлять. Все закурили сигареты, за исключением Маккормика, который больше склонялся к посасыванию трубки.

– Все-таки, - выдавил он из себя, - нельзя ее им отдавать.

– Но и убить ее тоже нельзя, - сказал Гэллегер.

– Что она может о нас подумать, - прошептал Маккормик.

– Ну насчет этого, - вскричал Кэллинен, - мы тоже можем о ней кое-что подумать.

– Она ничего не скажет, - сказал Кэллехер не оборачиваясь.

– Почему?
– спросил Маккормик.

– Такие вещи девушки не рассказывают. Она будет молчать или же скажет, что мы герои, а нам больше ничего и не надо. Но не думаю, что следует ее отдать. Лучше о ней больше не думать, лучше спокойно подохнем как настоящие мужчины. Finnegans wake!

– Finnegans wake!
– ответили остальные.

– Смотри-ка, - сказал Кэллехер, - похоже, что на "Яростном" начинают оживать.

Гэллегер и Маккормик побежали к своим боевым позициям. Кэллинен устремился за ними, но Диллон его удержал.

– Это правда, то, что ты сейчас рассказывал?

– По поводу малышки? Конечно. Будет очень жалко, если британцы меня ухлопают, остались бы забавные воспоминания.

– Нет, о том, как она была одета.

– А! Тебя это интересует.

– Сейчас я их немного расшевелю, - объявил Кэллехер, и его пулемет застрочил.