С Петром в пути
Шрифт:
Момент-то уж больно подходящий! Писал Шереметеву:
«Изволь, ваша милость, рассудить нынешний случай, как увяз швед в Польше, что ему не токмо сего лета, но, чаю, ни будущего возвратиться невозможно; так же изволь размыслить, какое дальнее расстояние от вас до Варшавы, как возможно им оттоль с войском поспеть, хотя бы похотели».
Подать сикурс городам Лифляндии Карл не мог. И Шереметев знатно воспользовался этим. Доносил Петру: «Чиню тебе известно, что всесильный Бог и Пресвятая Богоматерь желание твоё исполнили: более того неприятельской земли разорять ничего, всё разорили и запустошили
Ну как не возрадоваться?! Затеял Пётр празднества да пиры. Свидетелем тому оказался английский купец — резидент в Архангельске Томас Хет. Под свежим впечатлением он писал брату в Лондон:
«Царь, уверяю тебя, человек не гордый и может веселиться и есть с кем угодно... Он большой почитатель таких грубых людей, как моряки. Всех грязных матросов он пригласил пообедать с ним, где их так напоил, что многие не устояли на ногах, иные плясали, а другие дрались — и среди них царь. Такие компании доставляют ему большое удовольствие...»
Написал англичанин и о том, что в один из дней во время очередной пирушки, пользуясь жаркой погодой, Пётр загнал всю архангельскую знать в озерцо, куда запустили двух моржей, да и сам резвился в воде с моржами. Хоть моржи и злонравны, но были так напуганы, что не причинили никому вреда. А Пётр хохотал, будучи в изрядном подпитии. Жаловаться? А кому, коли сам царь изволит так веселиться!
Однако делу время, а потехе час. Спустили-таки на воду два фрегата и заложили тридцатипушечный корабль. Подняли на стапеля два других остова.
Пётр предполагал, что шведы станут предпринимать новые попытки нападения на Архангельский. И возвестил аларм, то есть тревогу. Им известно, что у причалов порта отстаиваются купеческие корабли из разных стран, преимущественно из Голландии и Англии, что вся иностранная торговля проходит чрез Архангельск.
Известно также, что на верфях заложено и строится множество судов. И они захотят во что бы то ни стало возобновить диверсию.
Правда, воинственный пыл шведов приугас с отдалением короля и с победным шествием Шереметева. Но надолго ли? И угомонится ли битый Шлиппенбах, на пылкий дух которого так рассчитывал Карл?
— Глядеть в оба! — наказал Пётр воеводе Алексею Прозоровскому, отпрыску славного боярского рода. — Семь шкур спущу, коли швед проникнет и метнёт пламя. Швед крадётся ряженый под купца, всяко хоронится. А ты его распознай. Больно лаком для него Город, — так именовался Архангельск в ту пору, ибо был пространным и богатым городом, привлекавшим к себе иноземцев, единственный в ту пору на Руси центр морской торговли.
— А тебе, Шафирка, важное поручение: наймать капитанов-иноземцев для походу к Соловецким островам. Коли
Шафиров удивился: полки, Преображенский и Семёновский, на Соловки? Что им там завоёвывать? Монастырские монахи давно, ещё при Алексее Михайловиче отбунтовались. Но спрашивать не стал — царь этого не любил. Благодетель Фёдор Алексеевич Головин откроется: у государя нет от него тайн. Более того, Головин — голова, нередко сам предлагает ему тот или иной план.
Капитаны, зная щедрость русского царя, охотно согласились. Приняли они и приглашение посетить царя, да и отчего не принять: Пётр гостеприимен, он прост со всеми и известный весельчак и затейник.
Солнце об эту пору, почитай, не заходило. А от сего белоночья нарастало в людях беспокойство и возбуждение, и сон отступал. К тому ж нахлынули непривычные жары. Заради освежения лезли в воду — не в морскую, она и в жару была студёной, а в многочисленные озера и озерца. Там она прогревалась и ласкала телеса, истомлённые одеждою.
Правда, была другая докука — комарье да гнус. Особенно под вечер. Сладу с ней не было: жгли костры из лапника, сами кашляли от дыму, глаза слезились и пучились, одна беда тянула за собой другую. А что поделаешь: страдал и царь, страдал и псарь.
В назначенный день собрались у царёвой избы. Столы были раскинуты под небом, на подворье, и столов тех было много, потому что государь любил многолюдье. Возле стояли две пушчонки пятифунтовые всего, из них хозяин, капитан бомбардирской роты Пётр Михайлов по временам палил себе на потеху. Как говорил он: для практики глазомерия. Стрелял он по бочкам и по-детски радовался, когда бочка с треском разлеталась на мелкие клёпки. Мальчишки поморов, живших по соседству, притаскивали найденные чугунные ядра и в награждение получали сахарный кубик — сласть диковинную. А ядра те снова шли в заряд.
Расселись за столами — бородатые и безбородые, почти все меченые сединою, переговаривались по-своему, ждали царя. Он вышел к ним, позёвывая, но тотчас оживился.
— Господа капитаны, — начал он на не совсем путном голландском языке, — я вас призвал для совету и веселия. Но сначала откройте мне: встретились ли вам по пути сюда шведские корабли?
Молчали, переглядываясь, иные пожимали плечами, иные переспрашивали.
— Выходит, нет? — обрадовался Пётр, и глаза его блеснули радостью. — Выходит, ихний король и ихний риксдаг угомонились. Стало быть, есть повод для веселия. А то мы жили под опасением шведского десанту. Сей гнёт был несносен. Теперь можно расслабиться.
И он поднял оловянный кубок. И все воздели свои кубки. Началось веселие. Потом Пётр удалился для устройства огненной потехи, которой был мастер. С оглушительным треском летели в обесцвеченное небо шутихи. Денщики подливали в кубки, раскладывали на блюда жареную и маринованную треску, румяные ломти сёмги, вяленого снетка.
Явились музыканты: два скрипача и флейтист. Начались танцы. За отсутствием женского полу неуклюже топтались друг с другом. Пётр подзадоривал, а потом и сам пустился в пляс. У него выходило совсем никуда: длинные ноги заплетались, путались.