С прибоем на берег
Шрифт:
– Готовьте аварийную партию, - приказал старшему лейтенанту командир.
– Старшим пойдете вы.
Штурман ошарашенно смотрел на командира. Он хотел было заикнуться о своей неопытности, но сообразил, что старикан и сам это прекрасно понимает.
На «Посейдоне» все делалось молча, почти без команд. Натренированные матросы быстро опустили на воду катер.
Штурман облегченно вздохнул, увидев на нем боцмана.
Приплясывая на зыби, катер кружил вокруг «Элисия». Не один раз пришлось ему подходить к борту судна, пока была высажена вся аварийная партия.
Штурмана
– Трещина у них в борту, говорит, - подсказал боцман «Посейдона».
Старик продолжал лопотать, перемежая английские слова с какими-то другими. Закончив свою тираду, он безнадежно махнул рукой.
– Говорит, ничего нельзя сделать, машинное отделение залито, вот-вот вода попадет в трюмы. Просит снять команду и судовые документы, - перевел боцман.
Команду сняли несколькими рейсами. Притихшие и побледневшие, сидели иностранцы на дне катера, держа в руках сундучки и узелки с пожитками, только капитан все изливал душу перед советским боцманом.
– На хозяев жаловался,- чуть позже рассказал тот,- калошу эту давно на слом надо списать, а они все гоняли ее через океан. Двое из команды утонули - матрос и кочегар.
Несколько часов «Посейдон» оставался в дрейфе возле обреченного судна. С палубы спасателя видели, как, судорожно вздыбившись, оно перевернулось вверх килем и сразу пошло ко дну.
Отсалютовав флагом, «Посейдон» дал ход и взял курс к родным берегам. Море затихло совсем. Спасенные, все как один, спали в кубриках и каютах, заботливо укрытые бушлатами.
Ушел вниз и командир. Штурман стоял возле рулевого, который легонько поворачивал старомодный, обитый медью штурвал. Разные мысли лезли в голову старшего лейтенанта, ему не хотелось сдаваться, но нельзя было не признать, что «Посейдон» - все-таки нужное судно и не прибудь он сегодня к месту аварии «Элисия», кто знает, что было бы с этими спокойно спящими людьми.
Прервав размышления старшего лейтенанта, рулевой повернул к нему озабоченное лицо, шепнул:
– Вы знаете, у командира большое несчастье. Мать у него умерла. Радист позавчера принял телеграмму, а он никому не велел говорить.
ТАНКИСТЫ СРОДНИ МОРЯКАМ
– Запишите диагноз, - сказал врач медсестре, - аппендицит.
– Куда положим больного?
– откликнулась та.
– Свободная койка есть только в четвертой палате.
– В генеральской?
– переспросил врач, подставляя руки под шипучую струю воды.
– Ну что ж, пусть побудет пока в четвертой. И сделайте ему пантопон. Сейчас вам, дорогой мой, полегчает, - улыбнулся он мне, - а потом в операционную. Чич-чик - и готово. Студенческая операция.
После укола мне действительно стало лучше. Боль свернулась в комочек и постепенно угасла. Так
Двое больных играли за небольшим столиком в шахматы. Один из них был в обычном госпитальном наряде, плотную фигуру второго обтягивала шелковая пижама. Шахматист в пижаме выглядел моложе своего соперника. У него было гладкое, без морщин, лицо с крупным мясистым носом и тонкими губами. Только подпаленный ежик волос и клочковатые брови указывали на то, что он уже далеко не молод.
На мое приветствие он молча кивнул головой, не отрывая взгляда от шахматной доски. Зато его партнер приподнял над переносицей золоченое пенсне и добродушно проворчал:
– Ага, пополнение в нашу инвалидную команду. Милости просим.
Они играли еще с полчаса, беззвучно и сосредоточенно. Потом больной в пенсне сгреб в угол свои фигуры.
– Все. Проиграл. Капитулирую, - сказал он.
– И зря, - возразил второй, - биться надо до последней пешки. Раньше ты так не поступал. Пенсия тебя размягчила, старик!
– Что делать? Видно, так оно и есть, - пожал плечами проигравший и, подойдя к .моей постели, протянул мне желтую, словно восковую, руку:
– Белозеров Семен Андреевич, полковник в отставке. В этом заведении прописан почти постоянно.
Я назвал свое имя и фамилию.
– Извините,- вмешался в наш разговор больной в пижаме, - какое у вас звание?
– Капитан второго ранга.
– А сколько вам стукнуло, если не секрет?
– Тридцать три года.
– Возраст Иисуса Христа… Ишь, Семен, молодые-то нынче растут, как грибы!
– усмехнулся он, обращаясь к Белозерову.
– В его годы мы были всего-навсего капитанами.
– Завидки берут, генерал Томский?
– откликнулся тот.
– Меня тоже. Молодости его завидую. Великая, брат, штука - молодость! И жаль, что она так быстро проходит.
Широко распахнулись обе створки двери, и сестры вкатили из коридора голенастую госпитальную коляску. Этот скорбный транспорт предназначался для меня.
На другой день Семен Андреевич Белозеров навестил меня в послеоперационной палате.
– Ну, как дела? Молодцом! Как это говорится у вас на флоте: самое главное в жизни - не опускать парусов!
Он присел на краешек моей постели.
– Знаете, - продолжал он, - я всегда был неравнодушен к вашему брату. Может, потому, что я старый танкист, а у танкистов много общего с моряками…
Белозеров замолчал, захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Это было видно по его безбровому болезненно-бледному лицу, которое то суровело, покрываясь тенями, то вновь светлело от едва заметной улыбки.
– Семен Андреевич, - первым нарушил молчание я, - а чем болен генерал Томский?
– Что?
– переспросил он.
– Петрович-то? У него богатырский организм. Просто он, как многие здоровые люди, совсем не заметил, как перевалило за шестьдесят, и предложение уйти в запас застало его врасплох… Переживает очень и, смешно представить, мечтает о том, чтобы врачи нашли у него какую-нибудь завалящую болячку! Не так обидно будет уходить. И злится, когда они в один голос говорят ему: здоров, здоров; здоров.