С тобой навеки
Шрифт:
Обязательно ей было приводить нас сюда.
Теперь, когда она была готова, я показал ей и другие места. Руни набралась сил и выносливости буквально за несколько недель всё более сложных походов. Она начала ориентироваться в округе. Она могла бы отвести нас в полдюжины разных мест.
Но нет. Мы здесь. Там, куда я привёл её, когда мы поженились. Куда я привёл её, чтобы быть храбрым и сказать, что я люблю её.
А теперь мне нужно снова быть храбрым и отпустить её.
— Это не совсем вид заката, — говорит
Я проглатываю ком в горле.
— Окей.
Она моргает, косясь в мою сторону с непроницаемым лицом.
— Я хотела поговорить о том, что будет дальше.
О Боже, это больно, эта новая боль. Это не совсем боль любви, или по крайней мере не только она. Это боль меча, светящегося после кузницы и вонзаемого в моё сердце. Раскаленного. Безжалостно острого. Боль потери.
Руни подходит ко мне, затем мягко снимает рюкзак с моей спины. Присев с ним, она поднимает клапан и расстилает одеяло.
— Садись, — просит она. — Пожалуйста?
Я не хочу садиться. Я хочу убежать. Я так сильно хочу убежать от этой боли.
Но я больше так не делаю с Руни. Я не ухожу, когда она приближается. Я не прячусь, когда становится тяжело. По крайней мере, я усиленно стараюсь не делать этого. Так что я медленно сажусь на одеяло, наблюдая, как она снова лезет в рюкзак. Она достаёт бутылку воды — всего одну, чтобы мы разделили её меж собой. Пакетик вяленого мяса для меня и безглютеновое печенье с шоколадной крошкой для неё.
— Голоден? — спрашивает она.
Я качаю головой.
— Нет.
Усевшись, она достаёт печенье из контейнера и крутит в руках. Ломает пополам, затем ещё раз пополам. Затем кладет в контейнер.
— Я не вернусь на учёбу, — выпаливает она. — По крайней мере, пока что. Я вернусь в Лос-Анджелес на Рождество, а потом в Стэнфорд, чтобы встретиться с научным руководителем, — она смотрит мне в глаза. — Я возьму академический отпуск на год, затем ближе к его концу снова пересмотрю решение, то ли доучиться, то ли забрать документы.
Я моргаю, глядя на неё.
— Целый… год.
Она кивает.
— Мне очень жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы поговорить об этом. Я долго взвешивала это решение и только сейчас разобралась.
Я киваю, дыша, пока эта боль вгрызается всё глубже.
— Тебе не нужно извиняться. Это твоё будущее, и тебе с ним разбираться, а не мне.
Она хмурит лоб.
— Я надеялась… может, пока я разбиралась с этим, ты тоже с чем-то разобрался?
— Например? — спрашиваю я.
Она смотрит на свои руки и кусает губу.
— Я думала, может, ты тоже хочешь сказать что-то мне. Или спросить?
Непонимание тревожными обручами стискивает мои рёбра. Что, по её мнению, я должен сказать ей, когда она уезжает, а я остаюсь?
— Я не уверен, чего ты от меня ожидаешь, — медленно
— Аксель… — она качает головой, моргнув так, будто я её шокировал. — Я никогда не была так счастлива, как здесь. Я люблю все то, что мы выстроили во всех смыслах слова, хотя я никогда не ожидала, что это случится. Откуда ты взял идею, что мы что-то временное? Мы разделили такую… безопасность, доверие, любовь. Разве нет?
— Конечно, — говорю я ей, проглатывая ком в горле. — Но ты сама мне сказала, иногда любви недостаточно.
Её глаза наполняются слезами.
— Ч-что ты хочешь сказать?
Мне так сильно хочется сказать, что я беру свои слова назад, что я уверен в том, что нашей любви достаточно. Что когда Руни вернётся к своей настоящей жизни, то, что мы делили, всё равно будет ощущаться реальным. Что всякий раз, когда она приедет в гости, когда я наберусь смелости для визита к ней, это будут лихорадочные, любящие, насыщенные недели за часы и попытки извлечь из этого максимум, пока она не приедет сюда насовсем.
Но что насчёт моих жалких социальных способностей? Ужасно разговариваю по телефону, скуп в сообщениях. Что насчёт моей необходимости оставаться дома, в моём пространстве? Отшельник, затворник, одиночка. Что насчёт того факта, что я едва могу поддерживать отношения на расстоянии с моей понимающей семьей, что уж говорить о женщине, которая процветает от прикосновений, разговоров и интимной связи?
Что насчёт её потребностей, которые не были удовлетворены людьми, которые должны были любить её лучше всех? Что насчёт того, когда она причиняла боль себе, пытаясь любить их в ответ с обманчивой «я-в-порядке» улыбкой и её упрямой решимостью наладить всё, если она приложит достаточно усилий? Что, если мы станем такими — искажёнными и травмирующими (последнее, чего я хочу), и наша любовь начнёт вредить ей?
Что, если мы попробуем, она уедет, вернётся и больше не захочет меня?
Я смотрю на свои руки.
— Я говорю, что нам лучше позволить этому закончиться. Если ты захочешь меня после того, как снова побудешь в настоящем мире, повидаешь всё, что там есть, то я буду здесь.
Она отшатывается, будто я её ударил.
— «Повидаю всё, что там есть»? Аксель, я не присматриваюсь к вариантам. Я люблю тебя.
Слыша эти слова, я хочу взять их в руки и крепко сжать. Я хочу, чтобы они неразрывно связали нас. Я хочу верить, что они сильнее любой внешней силы, которая может на нас обрушиться. Но я знаю. Я знаю свои ограничения, и я знаю её вредоносные тенденции. И я так боюсь, что любви друг к другу окажется недостаточно, чтобы преодолеть это.