Сабля Цесаревича
Шрифт:
Сам того не заметив, Павел оказался внутри колонны и теперь шел вместе с ней. И ему казалось это правильным. Наверное, он так и дошел бы вместе с этими людьми до их таинственной цели…
— Давай-ка уйдем отсюда, — раздалось у его правого плеча.
Обернувшись, Паша с радостью, но без всякого удивления увидел идущего рядом с ним Лешу с «имперкой» на груди.
— Привет! — улыбнулся он другу. — Ты должен был тут быть!
Алексей серьезно кивнул.
— А зачем уходить? — с недоумением спросил Павел. — Пошли дальше. Круто же!
Леша покачал головой.
— Не хочу, чтобы этот господин нас видел, особенно вместе, — он кивнул головой на размахивающего руками в отдалении Зайчика. — Еще рано. А глаза у него острые.
Паша поглядел на друга с сомнением — ему было хорошо и хотелось идти и идти дальше.
— Поверь, ты еще вдоволь находишься… под крестом, — грустно улыбнулся Алексей. — Пошли!
Безоговорочно доверяющий другу Пожарский стал протискиваться за ним из движущейся толпы. Это было непросто.
Выбравшись, они нырнули на Садовую, а потом пошли по Итальянской, в противоположную ходу сторону.
— Молодцы вы, что снова стали по Невскому к Великому князю ходить… — заметил Алексей.
Но Паша все это время думал про другое.
— Зачем они это делают? — спросил он, имея в виду протестующих с плакатами. Он и правда не понимал — ему казалось, что величественная красота этого шествия в центре города для всех должна быть очевидна. Откуда же столько злобы к нему?..
— А для них все это глупый цирк, — пояснил Леша, как всегда, прекрасно понявший не только о чем друг спросил, но и что он об этом думает.
— Но видно же, что никакой не цирк, все серьезно и очень… правильно! — горячился Павел.
— Это для тебя, — отвечал Леша. — А ты можешь объяснить, почему считаешь это правильным?
Мальчик задумался. Пожалуй, объяснить ему было бы трудновато. Но он попытался:
— Ну… это красиво. Поют хорошо, и звон какой-то… радостный. Люди идут… не злые. Они это для себя хотят делать, им самим это нужно, и они понимают, зачем идут…
— А тем, кто стоял с плакатами, кажется, что это очень уродливо и даже жутко, пение и перезвон их тревожат, а про этих людей они думают, что они или глупые, или их туда согнали насильно, — подхватил Алексей.
— Но почему?! — вырвалось у Павла.
Леша пожал плечами.
— Если я тебе скажу, что этими протестующими руководит злая сила, которой они не ощущают, но которая ими владеет, ты же не поверишь, наверное? — спросил он в свою очередь.
Пришла пора пожать плечами Павлу.
— Не знаю… — протянул он. — Трудно поверить. Я не понимаю…
Алексей кивнул.
— Ты собак бьешь? — неожиданно спросил он.
— Нет, конечно! — ошеломленно отозвался Паша.
— А почему?
— Ну, они же живые, за что их бить? Что они мне сделали?..
— А ты знаешь людей, которым нравится бить собак? — продолжал допытываться Алексей.
Павел задумался, и понял, что знает.
— Да… — ответил он. — В детстве. До школы еще и в первом классе. Мы тогда жили в другом районе, в «спальнике»… Был парень, немного постарше меня, я с ним дружил, даже равнялся на него, думал, он герой. Он завел пса, возился с ним сначала… Но и бил часто. А потом пес… Зяма его звали… пропал. Я Юрку спросил, где он, а тот ответил… Он ответил, что повесил его. И так спокойно, с улыбкой, будто так и надо… Я потом не то что дружить, смотреть на него спокойно не мог.
— И правильно сделал, что перестал дружить — это другой человек, не такой, как ты, — кивнул Алексей. — Он действительно искренне думал, что ничего плохого не сделал. Потому что собака же не просто живет, сама по себе — он уверен, что она для него живет. И умирает тоже для него, если он вдруг захочет ее убить. Он и человека потом убьет — потому что и к людям относится точно так же.
Леша немного помолчал, а потом продолжил:
— Это не их мысли — эти люди могут быть умными или глупыми, неважно. Но вот это зло — оно не в их мыслях, а в их… В общем, гораздо глубже. Поэтому переубеждать их бесполезно, потому что для них бить собаку это правильно — а на что еще собака нужна?.. Начнешь переубеждать, они просто решат, что ты дурак, и станут над тобой издеваться.
— Как те люди с плакатами?
— Как те люди с плакатами, — кивнул Алексей. — Для них такая красота и правильность непонятны, они другое красивым считают, то, на что ты даже смотреть не захочешь. Не все, конечно, есть просто очень молодые и глупые, а есть такие упрямцы, которые вообще ничему в жизни не верят. И все они очень несчастные люди, хотя редко об этом подозревают.
— А помочь им как-то можно?.. — вырвалось у Павла.
— Для людей это невозможно, — покачал головой Алексей и снова сделал небольшую паузу, после чего продолжил:
— Страшно не когда они поодиночке. Тогда с некоторыми из них даже бывает интересно поговорить, да и ведут они тогда себя более… по-человечески. Но вот когда они договариваются между собой, сбиваются в большую толпу, ставят себе какую-то цель и начинают ее добиваться… Тогда, обычно, во главе их становятся совсем уж дурные люди. Совсем темные, гиблые. И это очень страшно бывает.
— Как митинг на Исаакиевской? — спросил Паша.
— Да, но там было не очень страшно — они там просто разминались. Бывает гораздо хуже…
И вновь Павел не стал спрашивать, откуда его друг знает все эти вещи. Он вышли на канале Грибоедова, и Спас на Крови предстал перед ними во всей своей изощренной красоте. Паша привычно отметил, что Алексей перекрестился на храм, и они двинулись по набережной к Марсову полю.
— Ты же знаешь, что тут убили моего… убили царя? — спросил Леша.
— Александра Второго, кажется, — ответил Павел, пропустив мимо ушей оговорку друга.
— Да, — кивнул тот. — И его убили вот такие же иные люди, сбившиеся в организацию с умными главарями.