Сабля Цесаревича
Шрифт:
Но вокруг и правда было уже не так темно, как в первые минуты этого сна. И чем больше проходило времени, чем дальше Павел шел по дороге, глядя на не видящих его попутчиков, тем лучше ему были видны их лица. Посеревшие от усталости, испуганные, а порой словно бы безразличные ко всему… И вовсе не одинаковые. Теперь Пожарский прекрасно отличал их одно от другого — несмотря на многие сходные черты, каждое из лиц обладало и индивидуальными. Даже волосы не у всех были черными — оглянувшись назад, мальчик заметил двух довольно светлых мужчин, один из которых нес на руках маленькую девочку-шатенку.
Павел еще больше замедлил шаг, пропуская эту странную процессию вперед и приглядываясь к каждому обгонявшему его человеку. Мальчик надеялся, что еще кто-нибудь заговорит по-русски и он сможет понять, кто все эти люди и куда они идут по ночной дороге, но теперь все путники либо молчали, либо шептали что-то себе под нос на своем языке, так что о цели их путешествия можно было только догадываться. Ясно было лишь одно: они идут откуда-то издалека, они провели в дороге уже не один день, и все они в буквальном смысле слова падали с ног от усталости. Никто не тащил с собой много вещей — у некоторых были небольшие свертки в руках или мешки за спиной, а часть людей и вовсе ничего не несли. Зато все больше путников подставляли плечо идущим рядом женщинам или старикам — и двигались дальше, сгибаясь под их тяжестью.
Позади всех с трудом ковыляли, опираясь на палки, несколько особенно ослабевших пожилых людей. Они заметно отстали от остальной группы, и в первый момент, когда Павел увидел их, ему показалось, что она них никто не обращает внимания и что они могут окончательно отделиться от других и затеряться в темноте. Но нет — те, кто шел впереди них, постоянно оглядывались на отстающую группу, а когда расстояние между ней и остальными стало особенно большим, к ним направились двое мужчин помоложе. Они подхватили под руки с двух сторон одну из сгорбленных женщин в черном платке и повели ее вперед, помогая ей идти быстрее. Она быстро заговорила — и без знания языка нетрудно было понять, что ей не хочется быть обузой и что она обещает попытаться идти самостоятельно. Но ее не слушали. Один из мужчин крикнул что-то шедшим впереди, и к отстающим заспешили еще несколько молодых людей и девушек, которые тоже принялись помогать ослабевшим, чуть ли не взваливая их себе на спину.
Паша невольно приблизился к ним почти вплотную — вдруг на этот раз у него получится самому стать частью сна и тоже помочь кому-нибудь? Но путники по-прежнему смотрели сквозь мальчика, явно не видя его, а когда он попытался дотронуться до одного из них, его рука словно натолкнулась на невидимую преграду. Он мог только смотреть на происходящее, не способный вмешаться и изменить что-нибудь.
Убедившись, что от группы никто не отстал и что более сильные не потеряли по дороге никого из слабых, Пожарский побежал по обочине вперед — раз уж он не мог никому помочь, стоило хотя бы посмотреть, куда же идут все эти люди. Обогнать процессию было несложно: теперь она шла еще медленнее, чем когда мальчик увидел ее впервые. Да и видно теперь все было намного лучше. Паша больше не сомневался, что все это происходит ранним утром, перед рассветом, потому что темнота вокруг постепенно сдавала свои позиции и небо над головами путников, изначально бездонно-черное, теперь посерело. А еще впереди появился какой-то свет — теплый, красновато-оранжевый. Павел сперва принял его за восходящее солнце, но, пройдя еще немного вперед, понял, что там просто горят костры. До восхода, скорее всего, оставалось уже немного времени, но пока еще солнце скрывалось за горизонтом, а ночь уходить не спешила.
Света костров хватало только для того, чтобы впереди можно было разглядеть несколько человеческих силуэтов, небольшую постройку позади них и какой-то столб. Все это медленно выплывало из темноты, приближаясь, обретая все более четкий вид. Стало видно, что столб раскрашен черно-белыми полосами в елочку, а наверху ее изображен двуглавый орел…
— Застава, в ружье! Всем стоять! Здесь граница Российской Империи! — громко произнес один из стоящих возле столба людей в зеленых фуражках, взявших винтовки наперевес. — Показать бумаги!
Первые ряды дошедших до границы людей остановились, остальные, растянувшиеся на десятки метров, из последних сил ускорили шаг. По рядам пробежал громкий шепот — путники передавали друг другу слова пограничника. Некоторые полезли в свои заплечные мешки или за пазуху, доставая оттуда помятые бумаги, но большинство обеспокоенно завертели головами и начали что-то спрашивать у тех, кто шел рядом с ними.
— У меня нет паспорта, я Григорян, Армен Григорян! — заговорил по-русски один из остановившихся перед шлагбаумом путников. — Здесь у многих нет паспортов.
Акцент у него был точно такой же, как у Арутюна Левоновича, когда тот сильно волновался. Человек сутулился от усталости и поначалу показался Павлу взрослым и даже не очень молодым мужчиной. Но голос у него был совсем юным, и внезапно Пожарский понял, что его просто старят усы и густая черная борода, а на самом деле этот парень ненамного его старше.
— Без паспортов пустить никак невозможно… — строго начал один из пограничников, явно старший, но к нему внезапно обратился один из его подчиненных:
— Господин вахмистр, указ же зачитан государя императора: армян пропускать… Они же тоже во Христа Исуса веруют, а их там турки режут.
— Рядовой! — рявкнул вахмистр, но затем продолжил тоном ниже. — А как ты, дурик, узнаешь, что они армяне, а не турки? Война идет, солдат, они все время шпионов к нам засылают…
Он немного помолчал и зычно обратился ко всей заставе:
— Служивые, кто по-армянски понимает?
— Ммм… — неопределенно протянул кто-то из темноты. — Я слегонца знаю. Девка у меня была армянская…
Один из беженцев слегка хлопнул своего молодого товарища, говорившего по-русски, по плечу и о чем-то спросил его — наверняка интересовался, о чем говорят охраняющие границу люди. Парень, не оборачиваясь, бросил какую-то быструю фразу, и остальные армяне начали передавать ее дальше, тем, кто только что дошел до заставы и еще не понял, что происходит. Пара минут — и гул голосов, прокатившийся по этой группе людей в одну сторону, вернулся назад искаженным эхом: испуганными и умоляющими возгласами, резкими выкриками, тихим плачем…
— Нас же обещали пустить! — послышался откуда-то из дальних рядов женский срывающийся на рыдания голос. — Мы не можем вернуться, там нас убьют!
Настала тяжелая тишина. Беженцы, опустившиеся прямо на землю, сидели или лежали молча — даже те, кто сперва не смог удержаться от слез, заставили себя успокоиться и больше не показывали ни малейшей слабости.
— Мы из Эрзерума, — снова заговорил по-русски оставшийся стоять Армен Григорян, — Нас предупредили в последний момент, что турки уже близко, пришлось сразу бежать, никто даже вещи собрать не успел. Мы знаем, что ваш император Никогос обещал защитить нас…