Сабля Цесаревича
Шрифт:
— За что? — спросил Паша.
— За то же, за что твой бывший друг убил собаку — потому что они считали, что всех царей надо убивать. Они и теперь так считают…
— Но у них же какие-то политические идеи были, — стал вспоминать Пожарский. — Свобода народу, земля крестьянам…
Алексей лишь махнул рукой.
— Ну и как всем этим целям помогло то, что они взорвали царя, освободившего крестьян?.. Нет, Паша, они убили ради того, чтобы убить, у них вера такая была — если убить царя, сразу все, как по волшебству, изменится.
— Но ведь не изменилось же? — полувопросил Павел.
— Нет, — ответил Леша, — не изменилось. Вернее, для них стало еще хуже. Один из злодеев при взрыве сам погиб, а остальных потом повесили. Не всех, правда. Вот один из них — он сам к бомбам был непричастен, но много писал в подпольных газетах, что царя надо убить — долго потом в Петропавловке сидел. Все жаловался, что его одной курятиной кормят, а ему очень хотелось говядины… Вышел потом на волю, жил долго еще.
Павел промолчал, переваривая сказанное другом. Они дошли до уже пожелтевшего и почти пустого Марсова поля и сели на скамейку.
— Когда-то здесь парады были, красивые, — заметил Алексей, оглядываясь. — Тогда тут все совсем иначе было… И мертвецов не закапывали.
Паша вздрогнул, осознав, что они и правда находятся на большом кладбище. Они долго сидели молча, вдыхая чуть припахивающий тленом прохладный воздух осени.
— Леш, — спросил наконец Пожарский, — я все равно не понимаю, почему они думали, что, убив царя, что-то изменят. Ну вот, скажем, можно убить президента, вон в Америке Кеннеди убили. А что изменилось?.. Только человек умер. И тут тоже…
— Я же сказал: у них вера такая: если пролить кровь, все поменяется, — ровно ответил Алексей. — Как у язычников, которые богам кровавые жертвы приносят. А царь — в центре всего, понимаешь? Большинство людей думает, что, вот, сидит царь на золотом троне и ничего не делает, а его всякими вкусностями кормят. Но ведь на деле от него зависит все, что в стране происходит. Многие не понимают, что такое власть. Вернее, вот такая власть — огромная. Мелкую власть они знают, и им она нравится. Но совсем другое, когда ты отвечаешь за все, когда ты на самой вершине. Это как в горах, очень высоко — там ведь холодно, мало воздуха и страшно. А ты один. И царь один, потому что выше его никого в этом мире нет. Разве что семья, но и она ниже его, и вся ответственность за страну только на нем. Многие от этого сходили с ума, становились тиранами. Но среди царей таких было немного. Знаешь, почему?
Павел вопросительно уставился на друга.
— Потому что они с самого рождения… да, наверное, еще до рождения знают, что их ждет и что от них требуется. А вот когда царя убивают — это ведь часто случается, и не только во время революций — убившие его думают, что теперь будет править народ. Но власть так устроена, что на самый верх все равно садится кто-то — один или несколько человек, но всегда очень мало — от кого все зависит. И вот эти становятся тиранами очень часто — потому что не готовы. Каждый простой человек думает, что трон царя из золота и очень удобный. Но каждый наследник царства знает, что он из острого железа и на нем очень трудно сидеть. Можно порезаться или даже умереть.
— Как в «Игре престолов»? — спросил Павел.
— Да, что-то вроде, — кивнул Алексей. — Автор этой книги…
«Сериала», — хотел поправить Павел, но вспомнил, что он и правда снят по книге.
— …он ухватил самое главное: его герои стремятся к трону, забыв о том, что сидеть на нем — не привилегия, а долг. И гибнут от этого. Так что, Павел, быть царем — это тяжелая ноша, — заключил Леша, пристально посмотрев в лицо друга.
Паше на мгновение стало жутко — настолько недетским был этот суровый взгляд. Но лицо Алексей мгновенно опять прояснилось, и он снова стал тем, кем казался — симпатичным и живым подростком.
— Слушай, а пошли в Петропавловку! Давно там не был, — весело предложил он.
— Пойдем, конечно, — сразу согласился Паша, обрадованный, что друг перестал вести эти тревожащие речи.
Но тут в кармане у Пожарского запиликал телефон.
— Павлик? — раздался в трубке голос, от которого мальчик скривился.
Это был Зайчик.
— Да, — ответил Паша, даже не подумав спросить, откуда депутат знает его телефон. Это уже было неважно.
— Я, кажется, видел тебя на крестном ходе, — продолжал Игорь Савельевич. — До меня доходило, что они сгоняют по школам и учителей, и учеников. Это омерзительно!
— Нет, я сам туда пришел, — довольно холодно ответил мальчик.
— Ну хорошо, — сразу же перестроился депутат, — твои взгляды — это твои взгляды… Скажи, пожалуйста, ты говорил обо мне с мамой?
— Да, — ответил Павел, — но она не очень хорошо к этому отнеслась.
Зайчик помолчал в трубку, а потом снова заговорил о другом:
— Помнишь, я хотел тебе показать свою коллекцию? Так вот, я готов. Может, зайдешь ко мне на следующей неделе?
Павел сразу же хотел резко отказаться, хотя ему, конечно, очень хотелось посмотреть на Зайчиковы клины. Но, бросив взгляд на Лешу, он увидел, как тот кивнул.
— Хорошо, — ответил он Зайчику, удивленно глядя на друга, — спасибо.
— Вот и отлично! — радостно отозвался его собеседник. — Я тебе перезвоню на следующей неделе, и назначим день. Пока, приятно было с тобой поговорить.
— До свидания, — ответил мальчик, и депутат повесил трубку.
— Леш… — начал Паша, но друг прервал его.
— Так надо, Павел, — тихо сказал он. — Время приближается…
И опять Пожарского охватило странное чувство — ему и хотелось расспросить друга, что тот имел в виду, и что-то мешало сделать это. Пока они шли к его дому, он несколько раз порывался все-таки задать Алексею хоть один вопрос, но почему-то так и не сделал этого.
«Что может приближаться? И как это связано с Зайчиком?» — мысленно спрашивал мальчик себя весь вечер, почти не слыша, о чем с ним говорят родители. Он вдруг ощутил себя не просто питерским семиклассником из обычной семьи — его охватило чувство причастности к чему-то огромному. Он стал его частью, и все его действия и даже мысли стали частью грандиозных процессов. И Павел даже понимал, что это такое — это была история его страны… даже всего мира. С этим потрясающим ощущением он и заснул.
<