Сад Эпикура
Шрифт:
— Но я предпочту ему путь мудрости, Колот!
— Жаль, — сказал Колот. — Ты словно боишься чего-то, учитель. Ты словно собираешься жить вечно. Я предпочел бы победить при жизни.
— Это говорит только о том, что ты больше любишь себя, чем людей, для которых стараешься. Да, моя победа придет не скоро, но это будет прочная и самая блестящая победа разума над невежеством. Ты же хочешь лишь поколебать власть Антигона…
— Я думаю иначе, я хочу свободы и радости уже этим людям, которые живут сейчас. Ты же жертвуешь их свободой и счастьем ради свободы и счастья людей, которые будут жить когда-то. Панафинеи
— Не я придумал богов и праздники в их честь. Не я отдал власть в руки Антигона. Но вот что я говорю: безнравственно всякое рабство — и перед богами, и перед царями. Но мой голос слаб в гуле толпы. Поэтому я собрал вокруг себя учеников. Их не так много еще. Они соберут, в свою очередь, учеников вокруг себя. Этот круг будет расширяться. И возможно, настанет время, когда ученики моих учеников все вместе осилят гул невежественной толпы, и она услышит слова истины…
— Значит, все лучшее в далеком будущем. А что же теперь, Эпикур? Тирания македонцев?
— Теперь? Упорная работа разума. Добывание истин. Посев ради будущего урожая. Птицы выклевывают зерно, брошенное в землю сеятелем. А сеятель ждет колосьев. Не станешь же ты утверждать, Колот, что разумно поступают птицы? Кто хочет из одного зерна вырастить столько семян, чтобы ими можно было засеять целое поле, тот должен быть терпелив. А ты нетерпелив, Колот. И потому обвиняешь меня в робости. Иди и подумай. А мне надо побыть одному.
Колот ушел, нагнув голову, как бодливый бык. У него была широкая спина и упругий шаг. И руки, постоянно сжатые в кулаки. Две мысли, сказанные разными философами, не давали ему в этот день покоя. Одна из них принадлежала Эпикуру: «Не станет мудрец заниматься государственными делами, разве только случится что-нибудь особенное». Другая Зенону: «Мудрец будет заниматься государственными делами, разве только что-нибудь ему помешает». Мысль Зенона нравилась ему больше, чем мысль Эпикура.
Глава девятая
Пять лож стояли в просторном зале, освещенном многочисленными лампионами. Лампионы стояли вдоль стен, на которых были изображены эпизоды из жизни Александра: битва при Гранике, битва при Иссе, битва при Гавгамелах, взятие Персополя, переправа через Окс и Яксарт [57] , основание Александрии, оплакивание Гефестиона, последний пир у фессалийца Медия, прощание воинов с умирающим Александром — история жизни бурной, кровавой и бессмысленной.
57
Окс и Яксарт — древнее название рек Амударьи и Сырдарьи.
Ложи были устланы дорогими коврами и расшитыми золотом подушками. У каждого из них был поставлен столик с дорогими изысканными яствами. А у ложа еще и курильница, которая ограждала Антигона благоуханным дымом от дыхания философов.
Антигон был еще молод, но дрябл лицом. Глаза его слезились от дыма курильницы, но он терпел: курильница не только благоухала, но и защищала, как утверждали придворные врачи, Антигона от чумы. Ему прислуживали молодые рабыни в белых одеждах. И кравчий у него был свой, философов же обносил вином другой кравчий, угрюмый, с лицом и руками палача — один из телохранителей царя.
Антигон подал знак Зенону, которого он знал и ценил выше других. Зенон приподнялся на локте, подмял под бок подушку и сказал, глядя на Эпикура:
— После того как мы насытились и выпили глоток за Доброго Гения, нам предстоит обсудить утверждение Эпикура, будто Великие Панафинеи принесут Афинам новую беду — вернут в наш город чуму. Вот его посылки: чума передается от одного человека к другому невидимыми частицами; там, где собирается много народу, чума может поразить многих; и вывод: надо отменить празднества, так как они собирают много народу, среди которого найдется хоть один чумной. Так ли построена твоя мысль в письме, присланном Антигону, Эпикур?
— Так, — ответил Эпикур.
— Верно ли, что это празднество должно быть посвящено богине Афине, покровительнице нашего города? — продолжал Зенон.
— Верно.
— Верно ли, что ни при каких обстоятельствах прежде афиняне не отменяли Великих Панафиней?
— Верно.
— Они делали это потому, что Великие Панафинеи угодны богине?
— Да. Так думают афиняне.
— Значит, отмена Великих Панафиней была бы неугодной для Афины?
— Не знаю, — ответил Эпикур.
— Ты не знаешь, как отнеслась бы к отмене богиня Афина? — засмеялся Зенон.
— Да.
— Но ты знаешь, что афиняне сочли бы отмену Панафиней неугодной Афине?
— Нет, не знаю. Теперь я хочу задать вопрос: если благо даровано за дело, значит, это было благое дело?
— Пожалуй, — согласился Зенон.
— Это так, — сказал Кратет, впервые вступивший в разговор. Его ложе стояло по правую руку от Эпикура, почти рядом, тогда как ложе Зенона стояло слева и поодаль, ближе к ложу Антигона.
— Я продолжаю, — заговорил снова Эпикур. — Если отмена Панафиней принесет афинянам избавление от новой чумы, будет ли это благом?
— Да, будет, — сказал Стратон. — Избавление от чумы — благо. Но станет ли это избавление следствием отмены Панафиней? Нет никаких доказательств тому, что празднование Панафиней возвратит в город чуму. — Стратон говорил сидя на ложе, так как из-за Кратета, который лежал между ним и Эпикуром, ему плохо было видно Эпикура. — Чума может вернуться по любой другой причине, как, впрочем, и не вернуться.
Стратон действительно был очень худ и темен лицом. Он почти ничего не ел, лишь обсосал несколько пряных маслин и выпил глоток вина. У него были темные блестящие глаза и складки по сторонам рта, которые придавали ему болезненный вид. Говорил он между тем громко, хотя, как видно было по всему, ему это давалось с трудом.
— Но проведение Панафиней увеличивает опасность возвращения чумы? — спросил Эпикур.
— Существует ли такая опасность вообще? — снова вступил в спор Зенон.
Антигон поощрил его кивком головы.
— Чума ушла, — продолжал Зенон. — И всегда так было: она уходила и не возвращалась многие годы.
— Ты знаешь, что это не так, — возразил ему Эпикур. — Во времена Перикла чума вернулась уже через несколько дней. Тогда умер Перикл.
— Все равно это ничего не доказывает. Она вернулась, хотя не было никаких празднеств.