Сахар на обветренных губах
Шрифт:
Аппетит приходит во время еды.
— И часто он так к вам заваливается? — поинтересовалась я, кивнув в сторону окна, за которым внутри квартиры тихо спал Вадим.
— Бывает. Когда нужно поиграть с отцом в прятки. Раньше он был аккуратнее. Как-то узнавал, что моя мама в больнице и заваливался. Сейчас стал понаглее. Утром просто молча сваливает.
— Просто знает, что вы его не выдадите.
— Да кому он, нафиг, нужен?! — фыркнул Одинцов и ловко закинул в рот последний рулетик. Отряхнул руки от крошек и встал со стула, выпрямившись во
— Угу, — придерживая на плечах одной рукой покрывало, я тоже встала. Не так ловко и быстро, как Одинцов, но тоже постаралась сделать вид, что у меня не затекли ноги от сидения на неудобном тканевом стульчике, в который провалилась задница.
Константин Михайлович взял свою кружку, мы оба схватились за тарелку и пару мгновений поперетягивали её каждый на себя.
— Я первый её взял, — с наигранной настойчивостью заявил мужчина.
— Подержались маленько и хватит, — усмехнулась я, выхватив аккуратным рывком тарелку из его пальцев.
Из-за того, что обе руки оказались заняты, я не смогла удержать покрывало, которое стремительно свалилось с моих плеч. Константин Михайлович успел поймать ткань до ее полного падения на пол. Казалось, нисколько не раздумывая о правильности своих действий, тут же укутал меня обратно. Да так крепко, что не в покрывале у меня остались только слегка выпученные от шока глаза.
— Подержалась и хватит, — хмыкнул он, забрав из моих рук и тарелку, и кружку. Лавируя между нитями гирлянды и шторами, вошёл в квартиру и растворился в темноте комнаты.
Несколько секунд я обалдело смотрела ему вслед, а затем, стянув с головы часть покрывала, тоже вошла в квартиру. Закрыла окно, но, учуяв запах перегара, поняла, что погорячилась. Оставила створку окна приоткрытой. Прошла в кухню, где уже горел свет, а Константин Михайлович ловко мыл посуда после нашего спонтанного позднего ужина. Краем глаза увидела Вадима, который абсолютно расслабленно, как у себя дома, спал на постели Одинцова, как на своей.
— А вы где будете спать? — спросила я шепотом, наблюдая за тем, как мужчина расставлял посуду на сушилке.
— У себя. Надую матрас и скину на него малого.
— Может, вы у меня в комнате ляжете? В смысле… — я мгновенно покраснела, когда мужчина взглянул на меня, слегка поведя бровью. — … я на матрасе, а вы на постели. Вам же, наверное, неудобно с ним?
— Тут дело не в моём удобстве, Алён. А в том, что малой может захлебнуться во сне своей рвотой. Лучше я побуду рядом с ним. Мне жмур в квартире не нужен.
— Ну, тогда ладно, — поджала я губы. — Спокойной ночи, Константин Михайлович.
— Мы же на «ты» перешли. Забыла?
— Помню. Но… привычка, — поморщилась я виновато.
— С завтрашнего утра, пока не услышу в свой адрес «ты», я глух и нем, — хитро ухмыльнулся мужчина.
— Это нечестно, — деланно возмутилась я, вскинув брови.
— Зато должно быть эффективно, — деловито изрек он. — Спокойной ночи, Алён.
— Угу.
Я поплелась в комнату,
Одинцов ещё несколько минут возился на кухне.
Глядя на то, как медленно сменяли друг друга цвета гирлянды, я слышала, как он надувал матрас, как тихо, даже немного по-стариковски, ворчал, очевидно, перекладывая Вадима на этот самый матрас.
Несколько раз за ночь я просыпалась, слыша, как Константин Михайлович в спешном порядке вёл Вадима в туалет, внушая тому держать рвоту во рту или глотать обратно.
— Только попробуй мне тут брызнуть, — бурчал он тихо на своего ненастоящего брата. — Всю квартиру утром будешь отмывать.
А утром, когда пришёл рассвет, и я проснулась от шума чайника, на кухне я нашла двух молчаливых и невыспавшихся братьев. Один из них варил кофе в турке и, как обычно, поглядывал в окно, спрятав руки в карманы брюк, а второй, помятый и пахнущий перегаром, сидел за столом, в который пристально смотрел.
Но, стоило мне войти в кухню, а им обоим понять, что теперь они здесь не одни, как оба сосредоточили на мне внимание.
Только, если Константин Михайлович изобразил подобие сонной улыбки при взгляде на меня, Вадим предпочел не скрывать раздражение и злость, вспыхнувшие в его глазах, когда его взгляд скользнул по футболке Одинцова, в которой я спала.
Испытывая чувство неловкости от взглядов, направленных на меня, я на мгновение сжала край футболки в кулаке, а затем резко отпустила.
— Доброе утро, — сказала я, вроде, обоим, но смотрела при этом только на Одинцова. Он, хотя бы, пытался улыбнуться мне.
— Доброе, — кивнул мужчина. Голос его вышел таким же хриплым и тихим, как у меня. — Кофе?
— Угу, — я прошла глубже в кухню, обошла Одинцова и влезла в холодильник. Нужно чем-то себя занять и не думать о том, что Колесников всё ещё пялится на меня, прожигая затылок.
Его, вообще, не должно касаться, где я сплю и в чьей футболке. Но чувство вины, которое он пытается навязать мне за это одним только обиженным взглядом темных глаз, выводит из равновесия.
— У тебя сегодня, вроде, выходной, Алён. Поспала бы ещё, — произнес Одинцов, стырив с разделочной доски кружочек колбасы, которую я резала на бутерброды. — С завтраком мы бы сами заморочились. Малой всё равно не ест простую смертную еду.
Остаток колбасы я завернула в пищевую плёнку, положила на доску сыр и скользнула по обнаженному торсу в белесых шрамах взглядом. Чуть вскинула подбородок и наткнулась на яркие голубые глаза. Расслабленный, домашний.
— Вам кашу сварить? — не знаю, почему и зачем, но я вела себя так, будто Вадима здесь нет. Честно говоря, после рассказа Константина Михайловича о том, что ему пришлось перенести из-за, как он сам его называет, малого, я злилась на Вадима. Злилась на то, что, по факту, сейчас он пользуется добротой своего ненастоящего брата и, похоже, не чувствует никаких угрызений совести по этому поводу.