Сахарные барашки
Шрифт:
Когда собака, гремя цепью, вылезла из своей будки, ворон хотел было приветствовать ее, приняв за своего старого приятеля Рудиса, у которого он не раз утаскивал кусочек мяса. Однако, увидев непрошеного гостя, собака залилась злым, визгливым лаем. Нет, это был не Рудис. Хозяева здесь тоже были другие. Не успел еще ворон хорошенько отдышаться и согреть крылья, как в дверях показался незнакомый человек с черневшей во рту трубкой. Увидев ворона, он сразу же замахал на него палкой.
— Пьяница! — снимаясь с ветки, в сердцах крикнул ворон.
Он двинулся дальше, все сильнее чувствуя, как с каждым часом тело его тяжелеет, а крылья еле двигаются. Путь, который в молодости он делал в течение получаса, пришлось одолевать целых полдня.
Мысли ворона были тяжелыми и темными, как и эта земля, смоченная ливнями поздней осени.
Тучи шли с запада. Ворон подумал, что ему, может быть, придется умереть от голода и холода раньше, чем на востоке взойдет солнце.
До слуха ворона долетел звон далеких колоколов. Их гул шел медленно и печально оттуда, куда летел ворон. Гул то затихал, то лился еще привольнее и шире. Ворон напрягал свои последние силы. В темноте высоко в небе маячила большая колокольня. Дальше лететь не было сил, и он сел отдохнуть на башню.
И тут только ворон понял, что спустился он именно на ту колокольню, на которой в молодости впервые увидел свою красивую, с лоснящимися сизоватыми перьями подругу. Она ему понравилась, и он, резвый, полный сил, долго ласковым взглядом следил за ее полетом вокруг колокольни. К счастью, самка была одна и своим призывным криком манила его полетать над зелеными лесами. Но ворон был глуповатым и гордым и не отзывался на ее голос. Несколько раз она, пролетая мимо, задевала его своим крылом, тихо каркая, словно укоряя за нерешительность. Самка была действительно красива. Она летала у колокольни и все дразнила его. Она ждала, чтобы и он коснулся ее своим крылом, а он только все больше и больше хохлился.
Но вот, играючи и как будто не слыша, о чем он там бормочет на колокольне, с карканьем поднялась она вверх, и вдруг на горизонте показалась стая черных птиц. Тут ворон ревниво расправил крылья. Крича и кувыркаясь в ясном весеннем небе, он так разошелся, что почувствовал себя почти в облаках. Потом он камнем стал падать вниз, и его крыло сильно задело крыло самки.
На одно мгновение они, казалось, потеряли головы и, будто оглушенные бурей, стремительно ринулись к земле. Здесь их разделили высокие всходы ржи.
Это был прекрасный день. Они долго и беззаботно гонялись друг за другом. Устав, они позавтракали вместе, потом опять летали над лугами, над берегом, над лесами и колокольнями. В ту ночь они впервые ночевали на высоком дереве, усевшись рядышком, а когда пошел дождь, ворон прикрыл самку своим крылом. На другое утро, не сговариваясь со своей подругой, он уложил первый сучок для гнезда. Самка поняла и принесла вторую ветку.
Дни шли за днями, и когда ворон, подобно искусному каменщику, закончил свой дом, его жена выщипала свои прошлогодние перья и устелила ими гнездо.
Так началась их счастливая семейная жизнь. Когда зазеленели деревья, в гнезде появились первые четыре яйца, из которых скоро вылупились желтоклювые дети. Ежегодно стали появляться новые поколения воронят, пока голые до этого тополя усадьбы не покрылись гроздьями гнезд.
Прошло много лет после свадьбы ворона. Однажды осенью, улетая в теплые приморские края, стая присела отдохнуть на ржаное поле. Никто не заметил, как из кустов вышел человек и, приложив к плечу ружье, открыл по птицам стрельбу. Было много дыма и грохота. Растерявшиеся вороны черными парами поднялись в воздух. Когда опасность миновала, старый ворон со страхом окликнул свою подругу, но никто не отозвался.
Встревоженный ворон отделился от стаи и полетел обратно. Уже издали увидал он человека, который стоял на пашне, держа в руках шест, и прилаживал к нему убитую птицу.
Но вот человек ушел. Ворон несколько раз пролетел над полем, тоскливо каркая. Спустившись еще ниже, он ясно разглядел свою подругу: с поникшей головой, с закрытыми глазами, она висела, покачиваясь на ветру.
С тех пор скука и одиночество стали его уделом.
От этих скорбных воспоминаний старого ворона пробудил утренний звон колоколов. Гул шел откуда-то из-под его ног, наплывая со всех сторон, и ворону казалось, что этот погребальный звон пророчит ему близкую кончину. И, словно спасаясь от голода, от холода, от пугающего грохота колоколов, он поднялся в воздух, с трудом размахивая окоченевшими крыльями.
Промаявшись с добрый час, ворон увидел внизу спокойно простирающиеся воды, окруженные пустыми, почти голыми холмами. Однако, пролетев над берегом реки, он не заметил ни обычно выбрасываемой волной рыбы, ни какой-нибудь другой пищи. Кругом только безнадежно серел песок, белели раковины.
Спустившись, неуклюже подпрыгивая, ворон двигался вдоль берега. Несколько раз его озаряла светлая надежда: на песке он различал следы птиц и зверей.
Много часов длилось это странствование, пока из-за холмов навстречу ворону не вышла собака. Собственно, это был только остов когда-то крупной собаки — такая она была тощая, измученная голодом и долгой дорогой. Шла она наперерез ветру, трепавшему ее клочковатую рыжую шерсть. Ворону показалось, что собаку эту он когда-то знал.
Да, конечно, это был Рудис из усадьбы.
Наверно, на старости лет его выгнали из дому.
Проковыляв несколько шагов, собака остановилась и принялась хватать зубами песок. Ворон осмелел, подпрыгивая, подлетел поближе посмотреть, что делает его собрат по несчастью. Собака копала землю передними лапами и наконец, вырыв глубокую яму, вытащила оттуда две большие кости с присохшими к ним остатками мяса.
Теперь ворон ничего больше не видел, ни о чем больше не думал. В нем не было уже ни предчувствия смерти, ни боязни опасности — все заглушил этот чудесный запах мяса, которого он не ощущал уже много дней. Ворон одним прыжком подскочил к яме, вырытой собакой, и потихоньку принялся клевать за ее спиной выкопанную кость.
Рудис обернулся и злобно зарычал. Ворон жалобно закаркал, но у пса зрение было хуже, чем у ворона, и он не узнал своего прежнего товарища. Пес был такой несчастный, такой тощий, что на него невыносимо было смотреть.
Положив кость, пес снова долго и внимательно смотрел на ворона своими мутными, слезящимися глазами. Да и ворона, потрепанного и окоченевшего, с обломанными когтями и облезшим хвостом, трудно было теперь узнать. Ветер, раздувая его жидкие перья, обнажал покрытое пупырышками тело. Птица дышала с трудом, широко разевая клюв.