Саламина
Шрифт:
— Почему же мы не можем? — спросил я. — Как он смеет нам запрещать?
— Он говорит, — стал объяснять Абрахам, — что вы, как американец, не имеете права заниматься промыслом в Гренландии.
«Исаак Зееб прав», — подумал я.
Было совершенно ясно, что возражение это чисто академического характера. Оно не направлено против угрозы истребления белух моими сетями и выдвинуто не против меня лично, а против нас, как рыбаков, вторгающихся в Ингию. Просто старый Исаак хочет оставить за собой весь северный берег. Вся его аргументация подмочена, а сам он — эгоистичный старый черт, защищающий собственные исключительные права с хитростью заправского юрисконсульта акционерного общества. Похоже было, что мы получили шах и мат в один ход.
— Абрахам, — сказал я, — если б сеть была ваша, если б она принадлежала
— Да, — ответил Абрахам.
— Сеть ваша, — сказал я. — Вам нужно только выплачивать мне за нее взносы по пол-улова.
Все смотрели на Абрахама, стоявшего в раздумье.
— Нет, — сказал он, — я в Игдлорсуите новый человек и не хочу затевать ссоры.
Раньше у меня не было намерения отправиться в Ингию, но теперь ничто уже не могло меня остановить.
— Давайте поедем, — сказал я. — Сеть ваша. Я отвечаю за то, что мы делаем.
Возбудив таким образом подобие боевого духа в моей полудохлой артели, я отправил их собирать принадлежности для лова.
Итак, совершенно взбешенный, я распрощался со здравым смыслом. Час спустя мы сели в лодку. В эту грязную дырявую старую лохань, на которой мы отправились 19 октября, было погружено такое превосходное, ни разу не испробованное спортивное оборудование, какому было под стать служить украшением витрины магазина. О палатка девственной белизны! О блестящие кастрюли, о золотой примус! Какой профанации подвергнется все это добро! А продовольствие: кофе, сахар, сухари, пеммикан в банках, рис! Я буду кормить как следует своих боевых парней! Отчаливай!
Грести в гренландской лодке — нелегкое дело. Гибрид от плоскодонки и умиака [10] домашнего производства, построенный людьми, среди которых не было ни матросов, ни плотников, неустойчивый, неуклюжий, наполненный водой. Уключины для весел: в одном гнезде ржавая шпилька, там кусок веревки, а там старая погнутая уключина, хлюпающая в безмерной дырке. Весла? Молоденькие сосенки с привязанными к ним плицами от колес парохода «Миссисипи». Не забава и не работа. Грести сильно невозможно, я пробовал.
10
Умиак (эскимосское) — большая лодка для перевозки грузов и охоты на китов.
— Навались, ребята, навались! — крикнул я и опрокинулся на спину: моя сосенка переломилась. Мы расхохотались и кое-как связали ее. Вид у этого весла да и у всех прочих был как у старых штанов, которые иногда встречаются: сплошные заплаты, а штанов не видно.
Начало зимы. Стояла приятная погода, не холодная для того, кто работает, но пробирающая до костей праздного наблюдателя. У нас было три весла; мы мерзли по очереди. Наконец после двух с половиной часов беспорядочной гребли мы обогнули мыс Ингию и вышли из тени на свет предзакатного солнца. Здесь, сразу за скалистым мысом, стояла крепость Зеебов. Мы увидели их умиак, вытащенный далеко на берег, два дерновых дома и дым домашних очагов (не для нас), выходящий из двух труб. Продолжая грести, мы не поздоровались с женщинами и детьми, вышедшими поглядеть на нас. Не поздоровались и они с нами.
Больше часа шли вдоль северного берега — растянувшейся на много миль полосы песка или гальки. Мы прошли, продолжая грести, мимо трех сетей Зеебов. Наконец недалеко от того места, где песчаная полоса заканчивалась мысом, промерили глубину (оказалось ровно четыре морских сажени) и пристали к берегу. Тем временем поднялся сильный северный ветер, на нас стали накатываться все волны Баффинова залива; мы здорово промокли в прибое.
В этот день артель работала по-настоящему: холод заставил нас. Мы разостлали сеть на песке, прикрепили по всей длине снасти, пять поплавков, сделанных из тюленьей шкуры, а в углу большой поплавок из целой тюленьей шкуры. Подыскали два тяжелых камня для якорей и обвязали их проволокой. Для грузил отобрали камни величиной с кулак, приделали к ним петли и прикрепили их к сети. Готово? Ставить сеть!
Ветер и прибой все усиливались; было время прилива. Несмотря на все старания, мы не могли во время погрузки удерживать лодку носом в сторону моря,
Все приключение начинало терять военный блеск. Мы не только собирались расположиться прямо у ворот врага, но и сам враг, казалось, не расположен был сражаться. Вы только послушайте: на полдороге к Ингии, когда тяжесть наших нескладных грузов становилась уже невыносимой, полуослепшими от снега и песка глазами мы увидели приближающихся к нам пять человек, пять Зеебов. «Сейчас начнется», — подумал я. Они приблизились, а я, свирепо уставившись перед собой, прошел мимо, не сказав ни слова и не взглянув на них. Что же сделали эти люди? Они повернули назад, нагнали меня, любезно поздоровались и настояли на том, чтобы взять мою ношу. Я был совершенно сбит с толку создавшимся положением. Опасаясь, что Зеебы окончательно испортят дело тем, что пригласят нас жить с ними, я заставил всех заняться установкой палатки, что и было сделано при помощи клана Зеебов, быстро и отвратительно.
Абрахам Зееб — приземистый, широкоплечий, широкогрудый человек, темнолицый с черными бровями, густой гривой; черты лица у него тяжелые, губы игдлорсуитских Нильсенов, как у Бурбонов. Внешность суровая. Он вошел, завязал входной полог палатки, повернулся к нам и приветливо улыбнулся. Суровая внешность? Лицо его просто сияло приветливым дружелюбием. Абрахам сел и разделил с нами то, что мы могли предложить гостю, — сухари, намазанные маслом, кофе. Еда показалась ему, как и нам всем, вкусной. Из вежливости он посидел с нами немного, потом ушел. Час спустя вернулся и принес в подарок солидный кусок матака.
С этого момента между соперничающими артелями установилась самая тесная дружба. Полог все время поднимался, чтобы пропустить бурный поток посетителей, наших друзей. Сколько бы ни горел наш маленький примус, в палатке все время было холодно. Наконец, согревшись изнутри и насытившись пеммиканом и рагу из матака с рисом, мы соединили в одно целое все наши постели и растянулись, чтобы поспать.
Ночь была холодная, бурная. Полотнища палатки бешено хлопали под аккомпанемент непрестанного грохота моря. Тяжелые волны бились о северный берег по всей его длине. Мы расположились так, что я лежал между Абрахамом (не Зеебом) с одной стороны и Йорном — с другой, а Лукас и грустный Йоас с флангов. Абрахам захватил с собой нечто вроде большой подушки размером два фута на четыре, Лукас настоящий спальный мешок из собачьей шкуры. У меня был недошитый мешок из оленьей шкуры, шкура ламы, дополнявшая то, чего не хватало у мешка, и шерстяное пончо [11] для подстилки. У остальных двоих не было ничего. Я дал им пончо. Они завернулись в него, обняв друг друга. Шкурой ламы я накрыл себя и Абрахама. Так мы и проводили ночи в Ингии.
11
Пончо — плащ из прямоугольного куска ткани без рукавов с отверстием для головы, традиционная одежда народов Южной и Центральной Америки.