Саламина
Шрифт:
Внизу близ берега стоит полуразрушенная хижина из дерна с широкой дверью и окном без стекол. Стены из дерна высохли и осели, крыша подперта деревянными столбами. Между дерновыми стенами и застрехой свободное пространство в несколько дюймов. Через эту щель светят звезды, проникают снег и дождь. Эта хижина из дерна, темная, сырая, унылая дыра, — бондарная.
Домишко мал — десять футов на двенадцать. Часть площади занята верстаком бондаря и материалами, еще ровно половина загромождена мешками с солью, наваленными до самых стропил. Нет никакой необходимости держать соль
Легко одетые для танцев в зимние вечера, они набиваются в эту ледяную пещеру и толпятся снаружи. Внутри стоит туман от выдыхаемого пара и испарины; в слабом свете оплывающей свечи блестит пот на лицах танцующих. Протискивайтесь внутрь и танцуйте, танцуйте, танцуйте! Вперед — назад, поворот; раз, два, три, четыре: ноги их выписывают па в четыре такта, отбивают дробь под марш. Танцуйте, играй, гармония! Снаружи сияют луна и звезды; северное сияние разворачивает прозрачные завесы. Холодный ветер пронизывает вас; ветер, звезды, ночь — как красиво!
XVII
Сторож
Однажды ночью, поздней осенью, когда на земле лежал свежевыпавший снег, когда полная луна сияла на небе, чуть затуманенном облаками, разливая яркий свет неземного дня, когда бездыханная ночь утихла, как будто притаившись в ожидании чего-то, молодежь прогуливалась большой компанией по берегу и пела хором. Пение было восхитительно, как сама ночь.
Поздней осенью, ночью, когда резкий северный ветер продувал поселок, с чистого неба сияла луна. Освещенные ее светом высились стройные очертания прибитых к берегу айсбергов. От них на блестящую водную гладь падали черные тени. Внезапно в небе вспыхнули громадные снопы света. Месяц, звезды, северное сияние; неспокойное, освещенное лунным светом море; лед, лед; а вдалеке сквозь светящуюся дымку видны высокие, покрытые снегом гряды гор. Люди, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, стояли и смотрели.
Вечером — в ноябре уже большая часть суток ночь, — когда в сумерках угасал свет, а на южном склоне гряды еще оставался отблеск дня, над хребтом на севере вдруг показалась луна. Ночной мрак сгустился, обдуваемый ветром залив почернел; в лунном свете айсберги сияли, как драгоценные камни. Взошла планета, огромная, красная, и повисла на горной вершине, как фонарь.
Что скажешь, сторож?
Господи, не знаю.
XVIII
Много шуму…
Однажды вечером — погода была ветреная, темно и холодно — я, как обычно, отправился погулять на берег. С трубкой в зубах я шагал по песку. Мне встретились и поздоровались со мной повитуха Марта и Сара, молодая жена юного охотника Бойе. Марта несла на спине годовалого сына. Мы зашагали рядом — вперед, назад, вперед, назад, — пока моя трубка не потухла и я не соскучился.
— Ну, — сказал я, остановившись там, где от берега к моему дому вела тропинка, — пора домой!
Дав
Но мое гренландское произношение в то время было, да и сейчас осталось чудовищным. Поэтому нельзя винить моих друзей за то, что они приняли прощание за приглашение. Когда же я увидел, что они идут за мной следом, у меня не хватило духу прогнать их. А почему бы им действительно не зайти со мной в дом, если им так хочется? «Но, черт возьми, — думал я, — будет невероятный скандал, когда я войду в дом с ними вместе. Саламина, конечно, дома, она была дома, когда я уходил, а ее привязанность ко мне, я думаю, это следует так назвать, стала необычайной».
Итак, поворачивая дверную ручку, я дрожал. Но какова была моя радость, когда, войдя, я увидел, что никого нет.
— Заходите, девушки, заходите! Закройте дверь. Садитесь. Вот мы и дома!
По-видимому, в том, что мы дома, и было все дело. Гренландки довольно молчаливый народ. Сара и Марта с мальчиком на коленях уселись по одну сторону стола, я по другую. Горит лампа, в доме тепло; компания не веселится, но в комнате уютно. В такой вечер и этого достаточно.
Что это? В доме тихо; услышав легкий звук, мы оборачиваемся. В комнату через окно заглядывает множество глаз. Я совершил роковую ошибку, инстинктивно отреагировав на подобное нахальство так, как это сделал бы любой из нас, — задернул занавески.
И пошло! Казалось, будто темнота, раньше довольствовавшаяся созерцанием нас сквозь стекла, внезапно пришла в ярость. Как первый внезапный порыв ветра в бурю, сотрясающий ставни и завывающий под застрехами, прокатился вокруг дома глухой рев: его окружила толпа. Топот, шарканье бесчисленных ног. Было слышно, как толпа трется о стены, толкается в них: заглушенный прибой толпы! Мои гостьи перепугались.
— Не уходите, милые гостьи. Успокойтесь, садитесь!
Вдруг открылась и захлопнулась наружная дверь. Быстрые шаги. Распахнулась дверь в комнату. А! Это Саламина с нахмуренным лбом.
Что случилось? В чем дело? Почему она стоит с таким сердитым видом?
— Саламина, — говорю я, — пожалуйста, дай нам кофе.
Должно быть, редко бывает, чтобы из гостеприимства требовалось выгонять вон уважаемых гостей. И все же вряд ли было хорошо удерживать двух растерявшихся, испуганных женщин, чтобы они выпили чашку яду, поданную моей ведьмой.
Да, Саламина повиновалась. Она подала нам кофе, но как! Она толкала стол и стулья, с треском ставила тарелки и чашки, топала по комнате, глаза ее горели. И молчала все время. О нет, она бесновалась.
— Прекрати это, Саламина, прекрати, хватит!
Нет, она продолжала бесноваться.
— А что, — вставил я наконец в ошеломляющий поток ее слов, — что, если позвать сюда Мартина, Петера, ну и… Бойе?
Какое отношение к происходящему имели Мартин и Петер, кроме того, что оба они раньше добивались ее руки, я не знаю.
Но, да, Бойе она согласна.
— Отлично, сходи за Бойе.
И действительно, Саламина ринулась исполнять это поручение. Гостьи мои ухмылялись. Становилось весело.