Сальватор. Том 2
Шрифт:
«Мне горе!» – и свалившийся со стены камень рассек его надвое.
Монархия его ненавидит, как любого, кто справедлив и говорит правду; поэтому-то она его удалила под предлогом благодарности за его верность. Сыграли на его художественной натуре: ему предложили посольство в Риме, он не мог устоять перед притягательными руинами – и вот он уже римский посол.
Чем он занимается в Вечном городе?
Следит за жизнью угасающего Леона XII. Ведет переписку с г-жой Рекамье, Беатриче этого второго Данте, Леонорой этого второго поэта. Он готовит надгробие Пуссену: барельеф он заказал Депре, а бюст – Лемуану В свободное время виконт занимается раскопками в Торре-Вергата, и не на государственные деньги, а на свои собственные разумеется; остатки древностей, которые вы видели в его кабинете, – результат его раскопок.
Сейчас он счастлив, словно мальчишка: накануне он выиграл в эту «лотерею смерти», как ее называют, кусок греческого мрамора, довольно большой, чтобы высечь из него бюст Пуссена. Как раз в эту минуту дверь в кабинет отворяется, виконт поднимает голову и спрашивает привратника:
– Что там такое, Гаэтано?
– Ваше превосходительство! – отвечает лакей. – Вас спрашивает французский монах, он пришел пешком из Парижа и хочет с вами поговорить, как он утверждает, о деле чрезвычайной важности.
– Монах? – удивленно переспросил посол. – А какого ордена?
– Доминиканского.
– Просите!
Он сейчас же встал из-за стола.
Как все великодушные люди, как все поэты, виконт с благоговением относился к святым вещам и людям Церкви.
Теперь можно было заметить, что он невысокого роста, голова у него слишком велика для его хрупкого тела и словно вросла в плечи, как у всех потомков рыцарей, не снимавших шлемы.
Когда монах появился в дверях, виконт встретил его стоя.
Оба с одного взгляда поняли, с кем имеют дело или, говоря точнее, признали один в другом родственную душу.
Есть такая порода людей: те, кто к ней принадлежит, узнают друг друга, где бы они ни встретились; раньше они не виделись, это верно, однако не так ли и на небесах соединяются души людей, никогда не встречавшихся в жизни?
Старший из двоих протянул руки. Молодой поклонился.
Затем старший почтительно произнес:
– Входите, отец мой.
Брат Доминик вошел в кабинет.
Посол взглядом приказал лакею закрыть дверь и позаботиться о том, чтобы никто им не мешал.
Монах вынул из-за пазухи письмо и передал его г-ну де Шатобриану; тому довольно было одного взгляда: он сейчас же узнал собственный почерк.
– Мое письмо! – произнес он.
– Я не знаю никого, кто лучше мог бы представить меня вашему превосходительству, – признался монах.
– Письмо к моему другу Вальженезу!.. Как оно попало к вам в руки, отец мой?
– Я получил его от сына господина де Вальженеза, ваше превосходительство.
– От сына? – вскричал посол. – От Конрада?
Монах кивнул.
– Несчастный юноша! – вздохнул старик. – Я знаю его красивым, молодым, полным надежды: его смерть была так страшна, нелепа!
– Вы, как и все, думаете, что он умер, ваше превосходительство. Однако вам, другу его отца, я могу открыться: он не умер, он здравствует и почтительнейше вам кланяется.
Посол бросил на монаха непонимающий взгляд. Он начинал сомневаться, в своем ли уме гость.
Монах словно угадал, что творится у его собеседника в душе, и грустно улыбнулся.
– Я не сумасшедший, – сказал он. – Ничего не бойтесь и ни в чем не сомневайтесь: вы, человек, посвященный во все тайны, должны знать, что действительность богаче фантазии.
– Конрад жив?
– Да.
– Чем он занимается?
– Это не моя тайна, а его, ваше превосходительство.
– Должно быть, это нечто великое! Я хорошо его знал, у него доброе сердце… Теперь расскажите, как и почему он вам передал это письмо. Чем могу вам служить? Располагайте мною.
– Ваше превосходительство предлагает мне свою помощь, даже не узнав, с кем имеет дело, даже не спросив, кто я такой!
– Вы – человек! Значит, вы мой брат. Вы – священник, стало быть, посланы Богом. Больше мне не нужно ничего знать.
– Зато я должен сказать вам все. Возможно, поддерживать со мной отношения небезопасно.
– Отец мой, вспомните Сида… Святой Мартин, переодевшись в лохмотья прокаженного, взывал к нему со дна рва: «Сеньор рыцарь! Сжальтесь над бедным прокаженным, свалившимся в эту яму, откуда он теперь не в силах выбраться. Подайте ему руку. Вы ничем не рискуете, ведь у вас железная перчатка!» Сид спешился, подошел ко рву, снял перчатку и ответил: «С Божьей помощью я протяну тебе обнаженную руку!» И он действительно подал прокаженному руку, а прокаженный обратился в святого и отвел своего спасителя к вечной жизни. Вот вам моя рука, отец мой. Если не хотите, чтобы я рисковал, не говорите мне: «Опасность рядом!»
Монах спрятал свою руку в длинном рукаве.
– Ваше превосходительство! – предупредил он. – Я сын человека, имя которого, несомненно, дошло и до вас.
– Представьтесь.
– Я сын… Сарранти, приговоренного к смерти два месяца назад судом присяжных департамента Сены.
Посол невольно отшатнулся.
– Можно быть осужденным и оставаться невиновным, – продолжал монах.
– Кража и убийство! – пробормотал посол.
– Вспомните Каласа, Лезюрка. Не будьте более строги или, скорее, глухи, чем король Карл Десятый!
– Карл Десятый?
– Да. Когда я к нему пришел, бросился ему в ноги и сказал:
«Сир! Мне нужно три месяца, и я докажу, что мой отец невиновен», он мне ответил: «У вас есть три месяца! Ни один волос не упадет за это время с головы вашего отца». Я отправился в путь, и вот я перед вашим превосходительством; я говорю: «Клянусь всем, что есть святого, кровью Спасителя нашего Иисуса Христа, пролитой за нас, что мой отец невиновен и доказательство этого – здесь!»
Монах хлопнул себя по груди.