Сальватор. Том 2

Дюма-отец Александр

– Позвольте мне, отец мой, также сделать все возможное, чтобы ваш путь был менее суров и утомителен, – предложил посол.

– Оплатив мой проезд на каком-нибудь судне или в карете?

– Вы принадлежите к бедному ордену, отец мой, и вас не должна оскорблять милостыня соотечественника.

– При других обстоятельствах, – отвечал монах, – я принял бы милостыню от имени Франции или от вашего имени и облобызал бы руку дающего. Однако в том состоянии духа, в каком я оказался, усталость – спасение для меня.

– Несомненно. Но на борту корабля или в дилижансе вы доедете скорее.

– А куда мне торопиться? И зачем мне возвращаться?

Будет вполне довольно, если я прибуду накануне казни моего отца. Король Карл Десятый дал слово, что казнь будет отложена на три месяца, я доверяю его слову. Даже если я вернусь на восемьдесят девятый день, я не опоздаю.

– Раз вы не торопитесь, позвольте предложить вам погостить в посольском особняке.

– Пусть ваше превосходительство извинит, что я отвечаю отказом на все его любезные предложения, но мне пора.

– Когда вы отправляетесь?

– Сегодня же.

– В котором часу?

– Немедленно.

– Не помолившись апостолу Петру?

– Я помолился. Кроме того, обычно я творю молитву на ходу.

– Позвольте мне хотя бы проводить вас.

– После того, что вы для меня сделали, я буду по-настоящему счастлив расстаться с вами как можно позднее.

– Вы позволите мне переодеться?

– Лично вашему превосходительству я ни в чем не мог бы отказать.

– В таком случае сядем в карету и заедем в посольство.

Монах кивнул в ответ.

Коляска ждала их у входа. Монах и посол сели в экипаж.

Во все время пути они не обменялись ни словом. Карета подъехала к посольскому особняку. Господин де Шатобриан поднялся с монахом в свой кабинет, успев сказать несколько слов лакею. Из кабинета он прошел в спальню. Едва за ним закрылась дверь, как в кабинет внесли стол с двумя кувертами.

Господин де Шатобриан вернулся через десять минут; за это время он успел сменить мундир на обычное платье.

Он пригласил брата Доминика за стол.

– Уходя из Парижа, – сказал монах, – я дал обет есть только стоя и питаться лишь хлебом и водой до самого Парижа.

– В таком случае, отец мой, – подхватил поэт, – я разделю ваш обет. Я тоже ем только хлеб и пью воду. Правда, она из фонтана Треви!

Оба, не присаживаясь, съели по куску хлеба, запивая его водой.

– Идемте, – предложил поэт.

– Идемте, – повторил монах.

Карета стояла у ворот.

– В Торре-Вергата, – приказал посол.

Он обернулся к монаху и пояснил:

– Это моя обычная прогулка, я даже и в этом не иду ради вас ни на какую жертву.

Экипаж выехал по улице del Corso на площадь Народа или, может быть, на Тополиную площадь (дело в том, что «народ»

и «площадь» звучат по-итальянски одинаково), а затем покатил по дороге на Францию. Коляска проезжала мимо развалин, названных «Могилой Нерона».

В Риме все так или иначе связано с Нероном.

Вольтер сказал о Генрихе IV: «Единственный король, о котором народ сохранил память». Нерон – единственный император, о котором вспоминают римляне. «Что это за колосс?» – «Статуя Нерона». – «А эта башня?» – «Башня Нерона». – «Чье это надгробие?» – «Могила Нерона». И все это говорится без надрыва, без ненависти. Нынешние римляне почти не читают Тацита.

Чем объяснить огромную популярность того, кто убил своего брата Британника, жену Октавию и мать Агриппину? Не тем ли, что Нерон подходил к этим убийствам как артист? И народ помнит не об императоре, а о виртуозе, не о Цезаре в золотой короне, а об актере в венце из роз.

Коляска отъехала примерно на лье от могилы Нерона и остановилась.

– Здесь я останавливаюсь, – сказал поэт, – угодно ли вам, чтобы экипаж отвез вас дальше?

– Где остановится ваше превосходительство, там остановлюсь и я, но ненадолго, только для того, чтобы попрощаться.

– В таком случае прощайте, отец мой, – проговорил поэт. – Храни вас Господь!

– Прощайте, мой прославленный покровитель! – отозвался молодой человек. – Я никогда не забуду, что вы для меня сделали, ваше превосходительство, а в особенности – что хотели сделать.

Монах сделал шаг назад, соединив руки на груди.

– Не благословите ли меня на прощание? – спросил молодого человека старик.

Монах покачал головой.

– Нынче утром я еще мог благословлять, – возразил он. – Но сейчас я нахожусь во власти таких мыслей, что мое благословение способно принести несчастье.

– Будь по-вашему, – смирился поэт. – Тогда я вас благословляю. Я пользуюсь правом, даруемым моим возрастом. Ступайте, и пусть вас не оставляет Всевышний!

Монах еще раз поклонился и пошел в сторону Сполете.

Он отшагал около получаса, ни разу не обернувшись на Рим, который оставлял, чтобы никогда его больше не увидеть, и город этот, очевидно, занимал в его душе не больше места, чем любая французская деревушка.

Поэт смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду, провожая в обратный путь так же, как Сальватор, когда монах уходил в Рим.

Наконец Доминик исчез за небольшим холмом Сторты.

Пилигрим страдания так ни разу и не повернул головы.

Поэт вздохнул и, опустив голову и уронив руки, присоединился к группе ожидавших его слева от дороги, рядом с начатыми раскопками…

В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:

«Не могу не поделиться с Вами своей печалью.

Однако не стану Вам рассказывать о причине моей тоски, а лучше поведаю о том, что занимает сейчас все мои мысли; я имею в виду раскопки. Торре-Вергата – собственность монахов, расположенная на расстоянии около лье от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и безлюдном месте. Там нескончаемые руины прямо на поверхности земли, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит раскопками). Погода стояла чудеснейшая, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.