Сальватор
Шрифт:
Глава С
В которой показано, что опасно не только получать что-то, но и давать расписку в получении
Едва только скрылась мадемуазель Фифина, а Сальватор уложил в бумажник десять тысяч франков, сунув в другой карман девять целых и одну начатую пачку банкнот, как дверь квартиры Жибасье открылась и на пороге появился этот достойный промышленник в простых белых штанах, с платком на голове и в расшитых узорами домашних туфлях.
Стук в дверь и нежные призывы высокой девицы, которыми она сопровождала удары, тревожный вскрик, который она испустила, узнав Сальватора, шум борьбы, который последовал за этой встречей, – все это, как мы уже сказали, потревожило-таки сон достойного Жибасье, и он, решив все же узнать, что же происходит на лестничной клетке перед его дверью, сбросил с себя сон, спрыгнул с кровати, натянул штаны, надел туфли, крадучись подошел к двери и резко распахнул ее.
Не услышав никакого шума, он подумал, что перед дверью никого нет.
И он поэтому был очень удивлен, когда увидел Сальватора. Скажем сразу, отдавая должное осторожности Жибасье, что, после того, как он увидел перед собой незнакомого ему человека, первым движением Жибасье было закрыть дверь.
Но Сальватор, зная каторжника в лицо и понаслышке, будучи осведомлен о том, что тот принимал участие в похищении Мины, и поэтому с того времени не терявший каторжника из виду, не мог позволить себе дать ему скрыться после того, как он с таким трудом его нашел.
И поэтому он, вытянув руку, предупредил его намерение захлопнуть дверь. А потом произнес со всей вежливостью, на которую только был способен:
– Я имею честь говорить с мсье Жибасье, не правда ли?
– Да, мсье, – ответил Жибасье, глядя на него так подозрительно, как только позволяли его еще заспанные глава. – С кем имею честь?
– Вы меня не знаете? – спросил Сальватор и легонько приналег на дверь.
– Честное слово – нет, – сказал каторжник. – Хотя ваше лицо я, несомненно, уже где-то видел. Вот только никак не могу вспомнить, где именно.
– Моя одежда должна подсказать вам, кто я, – сказал Сальватор.
– Комиссионер, вижу. Но как вас зовут?
– Сальватор.
– Ах, да! Это не вы ли обычно стойте на углу улицы Офер? – спросил Жибасье с некоторым страхом.
– Точно.
– И что вам от меня нужно?
– Об этом я буду иметь честь доложить вам, если вы позволите мне войти.
– Гм! – нерешительно произнес Жибасье.
– Вы меня опасаетесь? – спросил Сальватор, протискиваясь в дверь.
– Я? – сказал Жибасье. – С чего бы это мне вас опасаться? Я ничего плохого вам не сделал. С какой стати вы должны делать мне гадость?
– Значит, я могу прийти к вам только с добрыми намерениями, – сказал Сальватор. – Именно для этого я сюда и пришел.
Жибасье вздохнул. Он так мало верил в то, что кто-то хочет сделать ему добро. Ведь сам он добра другим не делал.
– Вы все еще сомневаетесь? – спросил Сальватор.
– Должен признаться, что не очень-то мне во все это верится, – ответил каторжник.
– Сейчас сами сможете судить.
– Тогда потрудитесь присесть.
– Это лишнее, – сказал Сальватор, – я очень тороплюсь и буду краток. Если сделка, которую я собираюсь вам предложить, вас устраивает, она будет заключена.
– Как хотите. Но я сяду, – сказал Жибасье, который по ломоте во всем теле вспомнил о неудачном ночном приключении. – Итак, – добавил он, устроившись на стуле, – теперь, если желаете сказать, чему я обязан счастью видеть вас, я слушаю.
– Вы можете располагать неделей? – спросил Сальватор.
– Все зависит от того, зачем понадобится эта неделя. Это ведь одна тысяча семьсот шестнадцатая часть человеческой жизни, если верить статистике, которая определила среднюю продолжительность жизни человека в тридцать три года.
– Дорогой Жибасье, – сказал Сальватор с самой нежной улыбкой на губах, – если допустить, что средняя продолжительность человеческой жизни именно такова, я рад видеть, что вы лично являетесь исключением из этого правила. И хотя вам ненамного больше тридцати трех лет, вы, бесспорно, уже преодолели этот рубеж.
– Стоит ли этому радоваться? – по-философски и одновременно с грустью ответил на это достойный Жибасье.
– Вопрос вовсе не в этом, – сказал Сальватор.
– А в чем же в таком случае?
– В том, что, преодолев роковую черту, вы, по всей вероятности, сможете прожить две средних жизни, то есть шестьдесят шесть лет, что делает вашу неделю уже одной трехтысячетридцатьвторой частью вашей жизни. Заметьте, что я говорю это вовсе не для того, чтобы поторговаться о цене вашей недели, а для того, чтобы поправить вашу точку зрения на ваше же собственное долголетие.
– Да, – сказал Жибасье, которого эти доводы явно убедили. – Но смогу ли провести эту неделю достаточно приятно?
– И приятно, и с большой пользой. Вы сможете соединить, что случается очень редко, завет Горация, труды которого вы, как большой ученый, не можете не любить: Utile dulci. [18]
– Так о чем идет речь? – спросил Жибасье, чья артистическая натура увлеклась столь живописным разговором.
– Речь идет о путешествиях.
– А! Браво!
– Вы любите путешествовать?
– Обожаю!
– Видите? Все так замечательно складывается!
18
Utile dulci (лат.) – полезное с приятным. (Прим. изд.)
– И в какую же страну я должен поехать?
– В Германию.
– Germania mater… Еще лучше! – воскликнул Жибасье. – Мне тем более приятно будет поехать в Германию, что я прекрасно знаком с этой страной, а все мои поездки туда заканчивались очень удачно.
– Это известно. Поэтому-то вам и предлагают туда поехать. Успех дела будет непосредственно зависеть от вашего счастья.
– Что вы сказали? – переспросил Жибасье, которому после схватки с плотником послышалось слово честь.