Сальватор
Шрифт:
Действительно, стояла нежаркая мягкая погода. Блюда были очень вкусными, вина – изысканными. Было уже около шести часов вечера. За стол сели ровно в пять. Каждый из гостей поочередно старался воспользоваться той смелостью, которую придает человеку состояние полуопьянения, для того, чтобы превратить свой стул в трибуну, а свой тост в длинную речь. Словно бы все они находились вовсе и не в конце ужина на свежем воздухе, а в конце заседания палаты депутатов.
А аграрий подавал признаки своего существования и своего присутствия на этом пиршестве только тем, что хрипло бормотал в перерывах между речами-тостами какие-то бессвязные фразы, постоянно заканчивавшиеся неумеренными восхвалениями радушного хозяина, в распоряжение которого он отдавал свою жизнь и жизнь своих дорогих пчелок.
Некий нотариус, почти столь же восторженный, как и аграрий, зачитал прокурорским голосом тост, в котором он сравнил господина Жерара с Аристидом, провозгласил превосходство жителей Ванвра над афинянами, которые дошли лишь до того, что назвали Аристида Справедливым, в то время как жители Ванвра прозвали господина Жерара Честнейшим.
Отставной судебный исполнитель, являвшийся членом современного Погребка, спел приличествующие случаю куплеты, в которых объявил, что господин Жерар сможет победить гидру анархии с не меньшим успехом, чем сын Юпитера и Алкмены справился с лернейской гидрой.
Врач, проводивший токсилогические исследования вируса бешенства, вспомнил про случай, когда господин Жерар со своей двустволкой избавил округу от взбесившейся собаки, которая наносила огромный ущерб, и выпил за надежду, которую хранила наука, найти наконец противоядие от столь ужасной болезни, как бешенство.
Наконец, некий садовник-цветовод, скрывшийся на некоторое время под стол и вынырнувший из-под него с венком из лавра и гвоздик, торжественно возложил свой венец на голову господина Жерара. Это было бы очень умилительное зрелище, если бы один злобный маленький горбун, неизвестно за какие заслуги затесавшийся в делегацию, не заявил, что венок был не лавровый, а из плюща и простых гвоздик.
Праздник был в самом разгаре, все глаза светились радостью, изо всех ртов так и лились похвалы, ни единое облачко не омрачало это семейное торжество. Одним словом, это был всеобщий восторг, и каждый в отдельности и все вместе готовы были пролить каплю за каплей свою кровь за жизнь великого гражданина по имени господин Жерар.
Все были в этом опьянительном состоянии торжества, когда слуга господина Жерара доложил хозяину о том, что с ним желает немедленно переговорить некий неизвестный мужчина.
– Он не назвался? – спросил господин Жерар.
– Нет, мсье, – ответил слуга.
– Ступайте и скажите ему, – величественно произнес достойный владелец замка, – что я не принимаю людей, которые не могут сказать своего имени и цели своего визита.
Слуга ушел, чтобы передать незнакомцу ответ хозяина.
– Браво! Браво! Браво! – закричали гости.
– Здорово сказано! – произнес нотариус.
– Как складно он будет говорить в палате депутатов! – сказал врач.
– Как он будет величав на посту министра! – вскричал горбун.
– О, господа, господа! – скромно произнес честнейший господин Жерар.
Тут снова появился слуга.
– Ну, что нужно этому незнакомцу? – спросил господин Жерар. – Кто его прислал?
– Он сказал, что прибыл от господина Жакаля, чтобы сообщить вам, что казнь господина Сарранти состоится завтра.
Господин Жерар смертельно побледнел, лицо его вытянулось и исказилось. Вскочив из-за стола, он быстрыми шагами пошел вслед за слугой, повторяя:
– Иду! Иду!
Сколь бы глубоко ни заблуждались гости на столь извилистом пути, которому имя опьянение, все они отметили ту поспешность, с которой господин Жерар отреагировал на то, что ему только что было сказано слугой.
И поэтому, подобно тому, как с заходом солнца день сменяется ночью, так и с уходом господина Жерара за столом столь оживленный до прихода слуги разговор моментально сменился молчанием.
Но поскольку кое-кому из гостей было известно, по крайней мере понаслышке, о столь нашумевшем деле господина Сарранти, то разговор гостей перешел на эту тему и не прекратился.
Слово взял нотариус, объяснивший, что имя господина Сарранти, произнесенное в присутствии честнейшего господина Жерара, не могло не задеть самых чувствительных струн этой нежной души.
Господину Сарранти, или скорее негодяю Сарранти, которому было поручено воспитание племянника и племянницы господина Жерара, было предъявлено обвинение и доказана его вина в совершении двойного убийства обоих детей. Убийство это было совершено с принятием таких мер предосторожности, что тела жертв так и не были найдены.
Рассказ нотариуса объяснил причину отсутствия господина Жерара и то, что слуга обронил имя хорошо всем известного господина Жакаля.
Господин Сарранти, поднимаясь на эшафот, безусловно, дал какие-то показания, и господин Жакаль послал за господином Жераром для того, чтобы ознакомить последнего с этими показаниями.
Это объяснение только добавило возмущения поступком господина Сарранти. Ему, выходит, мало было того, что он украл значительную сумму денег, убил двух невинных младенцев, так он еще и выбрал для дачи показаний священное время застолья, нарушив тем самым сентенцию автора «Гастрономии», гласящую:
Ничто не должно беспокоить честного человека во время еды!Но поскольку гости только что покончили с закусками, бургундское было прекрасной выдержки, шампанское прекрасно охлаждено, а на соседнем столе стоял великолепный десерт, все гости решили, что пока они посидят, попьют, поболтают и подождут господина Жерара.
Это решение было подкреплено появлением на крыльце слуги, державшего в каждой руке по две новых бутылки. Поставив их на стол, слуга сказал:
– Господин Жерар просит отведать этот лафит из Индии и этот шамбертен 1811 года и не беспокоиться по поводу его временного отсутствия. Ему необходимо быть в Париже по неотложному делу. Он вернется через полчаса.
– Браво! Браво! – в один голос закричали гости.
И четыре руки протянулись почти одновременно для того, чтобы схватить четыре новых бутылки.