Сальватор
Шрифт:
Фиакр тронулся мелкой рысью по парижской дороге. Жибасье посчитал нужным изменить указанный Сальватором маршрут, решив, что было неважно, куда именно он отвезет господина Жерара. Главное, что он увезет его из дома.
«Итак! – подумал господин Жерар, которого несколько успокоила скорость бега лошадей. – Если это дело важное, то уж не настолько срочное».
Сделав такой справедливый вывод, он погрузился в молчание. В карете весь первый километр пути стояла полная тишина.
Первым ее нарушил Жибасье.
– О чем это вы так напряженно думаете, дорогой мсье Жерар? – спросил он.
– Сознаюсь, мсье Жибасье, – ответил филантроп, – что думаю я о неизвестной мне цели вашего столь неожиданного визита.
– Это вас тревожит?
– По меньшей мере беспокоит.
– Скажите на милость! А вот я бы на вашем месте ни о чем не беспокоился бы, уверяю вас!
– Почему?
– О, все очень просто! Заметьте, что я сказал на вашем месте, а не на моем.
– Да, заметил. Но почему это вы сказали на моем месте?
– Потому что если бы моя совесть была столь же чиста, как ваша, я чувствовал бы себя достойным милостей фортуны и не стал бы опасаться ее ударов.
– Конечно, конечно, – прошептал господин Жерар, задумчиво кивнув головой. – Но фортуна иногда выкидывает такие непредвиденные штуки, что, не имея оснований ничего опасаться, следует ко всему быть готовым.
– Честно говоря, если бы вы жили в Греции во времена Талеса, там, вместо семи мудрецов, было бы восемь, дорогой мсье Жерар. И вы написали бы тогда эти прекрасные стихи:
Мудрец готов ко всем судьбы ударам.Заметьте, что я сказал готов, а не послушен, имея в виду, что коль вы к ним готовы, то уж никак не согласны с ними смириться. Да, вы правы, – продолжал Жибасье самым торжественным и самым сентенциозным тоном, – судьба подчас делает очень резкие и странные повороты. Именно поэтому древние, а они были не глупы, представляли ее иногда сидящей на змее, что означало, что судьба выше осторожности. Однако на вашем месте, повторяю, несмотря на то, что мой мозг постоянно работает, – такой мозг, как ваш, не может находиться в абсолютном покое – я не стал бы беспокоиться сверх меры. Ну что с вами может такого приключиться? Вам выпало счастье в раннем возрасте стать сиротой, что избавило вас от опасений потерять близких или быть опозоренным ими. Вы не женаты, и, следовательно, вам нечего бояться потери или измены жены. Вы миллионер, и большая часть вашего состояния вложена в недвижимость. Это значит, вы не боитесь, что вас сможет разорить какой-нибудь нотариус или ограбить какой-нибудь бандит. У вас крепкое здоровье, что является благодатью вашего тела. У вас чистая совесть. Вы пользуетесь уважением ваших сограждан, которые собираются избрать вас депутатом. Представление о награждении вас орденом Почетного легиона, как благодетеля человечества, лежит на подписи у короля. Знаю, это тайна, но я могу сказать вам это в доверительной беседе. И, наконец, вас очень уважает господин Жакаль. И ценит до такой степени высоко, что дважды в неделю, как бы занят он ни был, он принимает вас в своем кабинете и беседует с вами с глазу на глаз. Одним словом, вы получаете и будете впредь получать достойное вознаграждение за пятьдесят лет филантропической деятельности и за вашу порядочность. Чего же вам еще не хватает? Чего вам бояться? Ну, скажите же!
– Кто знает! – вздохнул господин Жерар. – Неведомого, дорогой мсье Жибасье.
– Вы опять за свое? Ладно, больше не будем об этом. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Господин Жерар кивнул, словно говоря: «Давайте поговорим о чем хотите, но говорить будете вы, а я буду молчать».
Жибасье, очевидно, принял этот кивок за знак согласия и поэтому продолжил разговор:
– Да, давайте лучше поговорим о чем-нибудь более веселом. Это будет нетрудно, не так ли?
– Да.
– Сегодня вы пригласили на ужин некоторых своих друзей, правда, дорогой мсье Жерар? Заметьте, что я позволяю себе называть вас дорогой мсье Жерар только потому, что вы время от времени называете меня дорогой мсье Жибасье и что только что вы еще раз удостоили меня такой чести.
Господин Жерар кивнул.
Жибасье облизнул губы.
– У вас сегодня, наверное, чертовски роскошный ужин, а?
– Вы правы, не хвастаясь, скажу, что мне тоже так кажется.
– Я в этом уверен. Особенно, если судить по тем запахам, которые проникали с кухни в вестибюль, где я вас ожидал.
– Я старался сделать все как можно лучше, – скромно ответил господин Жерар.
– И, – продолжал Жибасье, – ужин был накрыт в парке, на траве?
– Да.
– Очаровательное должно быть зрелище. За ужином пели?
– Когда вы пришли, слуга собирался уже подавать десерт.
– Да. Таким образом я попал на это семейное торжество подобно бомбе, как Банко из «Макбета» или коммандор из «Дон-Жуана».
– Точно, – сказал господин Жерар, делая усилие, чтобы улыбнуться.
– Однако, – снова произнес Жибасье, – согласитесь, что это случилось отчасти и по вашей вине, дорогой мсье Жерар.
– Как так?
– Конечно же! Предположите, что вы оказали мне честь и пригласили за стол вместе с другими. В таком случае можно поставить тысячу против одного, дорогой мсье Жерар, что, усевшись за стол в начале ужина, я не смог бы явиться и побеспокоить вас в конце застолья.
– Поверьте, дорогой мсье Жибасье, – поспешил признаться господин Жерар, – что я искренне сожалею о моей забывчивости. Но уверяю вас, что это произошло чисто случайно, и прошу вас извинить меня.
– Честное слово, – сказал Жибасье, напустив на себя глубокую печаль, – я на вас не в обиде.
– На меня?
– Да. Вы ранили меня в самое сердце, и вы это знаете, – сказал Жибасье, патетическим жестом поднося руку к груди. – А ранения в сердце всегда смертельны… Увы! – продолжил он, переходя от грусти к причитаниям точно так же, как до этого перешел от меланхолии к грусти, – еще одно затухшее чувство веры, еще одна потерянная иллюзия, еще одна черная страница, выбитая зубилом в и без того уже довольно мрачной книге моей жизни! О, дружба! Легкомысленное и непостоянное чувство, которое лорд Байрон так ошибочно назвал любовью без крыльев, как много бед ты мне принесла, как много несчастий ты еще принесешь! Как был прав, обращаясь к тебе, аристократический рапсод, автор произведения «Мир, как он есть», восклицая с горечью: «Сегодня твои алтари, о богиня, уже не освещены более огнем самопожертвования. Под сводами твоего храма больше не слышатся песни твоих верноподданных. Изгнанная интересом из своего античного храма, ты блуждаешь теперь одна, всеми покинутая, несчастная игрушка в руках придворных и всех подлых смертных, утоляя неуемную жадность! Кто из погрязших по горло в богатстве, из высокорожденных и знатных обратит внимание на твои крики? Кто проникнется состраданием к твоему горю, кто навестит твой храм?» Увы! Увы! Только бедный Жибасье, подобно Портланду, герою поэмы, еще продолжает верить в тебя!
После этой поэтической цитаты, точность которой господин Жерар не смог оценить по достоинству, бывший каторжник достал из кармана носовой платок и сделал вид, что вытирает глаза.
Филантроп из Ванвра, который не понял, да и не мог, сразу же скажем, понять витиеватую речь своего спутника, решил, что тот и вправду был сильно взволнован, и принялся выражать ему свои утешения вперемежку со словами извинения.
Но тот продолжил:
– Современный мир, видно, стал очень плохим, поскольку не может сейчас дать примеров дружбы, какие дал нам древний мир. Не считая Ахилла и Патрокла, древние называли четыре примера такой дружбы, которая делала из простых людей полубогов. Так было с Гераклом и Пиритоусом, Орестом и Пиладом, Евриалом и Низусом, Дамоном и Пифием. О, мы живем в воистину железном веке, дорогой мсье Жерар!