Сальватор
Шрифт:
— Я искуплю!.. — сказал Камилл.
— Да, да, — прошептала креолка. — Дольше и раньше, чем ты думаешь.
— Начинаю прямо сейчас, Долорес: посмотри, я уже покраснел.
— Этого недостаточно, Камилл, — покачала головой Долорес.
— Я знаю, что виноват, очень виноват. Я всю жизнь готов заглаживать свою вину.
— А я, Камилл? — спросила Сюзанна. — Какое место в своем искуплении ты отводишь мне?
— Слушай меня, а не ее, Долорес! — вскричал молодой человек. — Клянусь, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ты позабыла об этой минутной ошибке.
Но Долорес снова покачала головой.
— Этого недостаточно, — повторила она.
— Чего же ты хочешь?
— Сейчас скажу.
Госпожа де Розан на мгновение задумалась, потом продолжала:
— Я тебе сказала, Камилл, что все слышала из соседней комнаты.
— Да, продолжай, продолжай.
— О! — пробормотала Сюзанна.
— Следовательно, тебе известно, — продолжала креолка, — все, что знаю я. Сам того не сознавая, не замечая, ты только и делал, Камилл, что говорил с этой женщиной обо мне, хотя предал меня ради нее.
— Верно! — вскричал Камилл, радуясь тому, что его жена слышала, какая ссора разгорелась у него из-за нее с мадемуазель де Вальженез. — Видишь, Долорес, видишь, я всегда тебя любил!
Сюзанна издала нечто похожее на рычание.
— Говорить обо мне в такую минуту, — заметила Долорес, — значило признаваться в угрызениях совести.
— Это было воспоминание, больше чем воспоминание — крик души! — пролепетал Камилл.
— Ах, негодяй! — прошептала Сюзанна.
Камилл чуть заметно пожал плечами.
— Я действительно думаю, что это был крик души! — серьезно рассуждала Долорес. — Ты меня любил, вспоминал обо мне даже в присутствии той, ради которой меня предавал.
— Да, да, клянусь, я любил тебя! — крикнул Камилл.
— На сей раз можешь не клясться, — с горькой усмешкой сказала креолка. — Ты говоришь правду, я знаю. И именно на твоей любви ко мне, на любви, которую ты так и не смог задушить, я и построю свою месть.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Камилл, снова почувствовав беспокойство, хотя он был далек от того, чтобы угадать истинные намерения жены.
— Твоя смерть, Камилл, явилась бы краткой и глупой местью. Нет, нет, я хочу, чтобы ты остался жив, но влачил остатки дней в мучениях, столь же ужасных, как твое преступление, и чтобы моя месть неизгладимо и навсегда отпечаталась в твоей душе.
В это мгновение мадемуазель де Вальженез, поняв, какую месть замышляет г-жа де Розан, подняла голову, и в ее глазах, на губах, в лице мелькнула злорадная усмешка.
Но ни Камилл, ни его жена этого не заметили.
— Я хочу, — продолжала Долорес, все более оживляясь и приходя в восторженное состояние мученицы, — я хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в долгую томительную смерть. Я хочу, чтобы ты был наказан на столько лет, сколько я выстрадала дней. Я хочу, чтобы ты видел меня каждый час, каждую минуту рядом, перед собой, позади себя, у своего изголовья, за столом. Я хочу стать твоей безжалостной тенью, твоим страшным призраком. Я хочу, чтобы ты плакал до последней своей минуты. Чтобы остаться в твоих мыслях на всю твою жизнь, я ухожу в небытие. Раз тебе мало призрака Коломбана, я хочу, чтобы к тебе являлся еще и призрак Долорес.
С этими словами креолка, уже несколько минут нащупывавшая левой рукой место, где бьется ее сердце, приставила туда острие кинжала и, как показалось, без усилий, без крика, вонзила клинок по самую рукоятку.
Кровь брызнула Камиллу в лицо; почувствовав на себе ее мертвящее тепло, он поднес к лицу руки, а когда отнял их, они были красными и липкими.
Сюзанна пристально следила за каждым движением Долорес с той самой минуты, как угадала ее намерения.
Оба, и Сюзанна и Камилл, вскрикнули, но по-разному.
Камилл был изумлен, напуган, растерян.
Сюзанна испытывала только злорадство.
Госпожа де Розан так быстро упала на ковер, что Камилл, бросившись к ней, не успел ее подхватить.
— Долорес! Долорес! — жалобно закричал он.
— Прощай! — едва слышно прошелестел в ответ ее голос.
— Очнись! — взмолился Камилл, склоняясь над ней; похоже, она умерла без боли.
Камилл осыпал поцелуями шею, плечи жены, и хлеставшая из раны кровь делала их гладкими и блестящими, словно мрамор.
— Прощай! — тихо выдохнула креолка, и Камилл с трудом разобрал, что она сказала.
Сделав над собой невероятное усилие, она совершенно отчетливо прибавила:
— Будь ты проклят!
Госпожа де Розан была мертва. Веки ее сомкнулись, будто лепестки цветка с наступлением ночи.
— Долорес, любимая! — вскричал молодой человек, которого эта внезапная, неожиданная, мгновенная, наконец, мужественная кончина наполнила одновременно ужасом и восхищением. — Долорес, я люблю тебя! Я только тебя люблю, Долорес! Долорес!
Он забыл о Сюзанне, а та сидела на краю постели и холодно наблюдала за этой ужасной сценой; внезапно мадемуазель де Вальженез напомнила о себе кощунственным хохотом, и Камилл обернулся в ее сторону.
— Приказываю тебе молчать! — крикнул он. — Слышишь? Приказываю!
Сюзанна пожала плечами, промолвив:
— Ах, Камилл, до чего ты жалок!
— О Сюзанна, Сюзанна… — отозвался он. — Правду мне говорили! Какое же ты, должно быть, ничтожное создание, если можешь смеяться над еще кровоточащим трупом!
— Ну, допустим, что так, — равнодушно сказала Сюзанна. — А ты хочешь, чтобы я помолилась за упокой ее души?
— Ты же видела, что здесь произошло, — ужаснулся он ее жестокосердию. — Неужели у тебя нет ни жалости, ни угрызений совести?
— Тебе очень хочется, чтобы я пожалела твою любимую Долорес? — спросила Сюзанна. — Ну, так и быть: мне ее жалко. Доволен?
— Сюзанна! Ты негодяйка! — вскричал Камилл. — Отнесись с уважением хотя бы к телу той, которую мы убили.
— Ах, уже мы убили? — произнесла Сюзанна с презрительной жалостью.