Сальватор
Шрифт:
— Несчастное дитя! — прошептал американец, целуя покойную в уже остывший лоб. — Бедная девочка! Я вырвал тебя из родной семьи, отнял у матери, сестер, кормилицы, родины и позволил тебе покончить с жизнью у меня на глазах, здесь, где некому тебя пожалеть, о тебе помолиться, тебя оплакать. И все-таки я тебя люблю, ты была последним цветком моей юности, самым нежным, свежим, душистым! На моем челе, отягощенном преступными мыслями, будто грозовыми облаками, ты была словно венец возрождения; рядом с тобой я становился лучше; живя подле тебя, я мог исправиться. О Долорес, Долорес!
И вот легкомысленный, холодный, бесчувственный креол, каким мы видели его в начале этой книги, когда он казался беззаботным, эгоистичным, смешливым, вдруг разразился слезами, когда увидел бездыханное тело жены.
Он поднял голову жены и, целуя ее в любовном порыве, словно живую, воскликнул:
— О Долорес! Долорес! До чего ты хороша!
Невозможно передать, какое выражение презрения, бешенства, ненависти было написано в эту минуту на лице Сюзанны. Она побагровела; ее глаза налились кровью и засверкали. Не находя слов, чтобы выразить неожиданное впечатление от этой сцены, она смогла только выговорить:
— Должно быть, мне все это снится!
— Это я жил как во сне, в роковом сне, в тот день, когда впервые увидел тебя! — яростно кричал Камилл, обернувшись к ней. — Это я жил как во сне в тот день, когда решил, что люблю тебя. Да, я так думал… Разве достойна любви та, чьи губы раскрываются для поцелуев в доме, где течет кровь ее брата? В тот день, Сюзанна, каким бы бесчувственным и пропащим я ни был, я содрогнулся всем телом. Все во мне восставало, когда я говорил тебе: «люблю», потому что сердце подсказывало мне: «Лжешь: ты ее не любишь!»
— Камилл! Камилл! Ты конечно же бредишь, — сказала мадемуазель де Вальженез. — Возможно, ты меня разлюбил, однако я люблю тебя по-прежнему. Но если не любовь, — продолжала она, указывая на труп г-жи де Розан, — то смерть, не менее сильная, чем любовь, свяжет нас навсегда.
— Нет! Нет! Нет! — содрогнувшись, воскликнул Камилл.
Сюзанна одним прыжком преодолела разделявшее их с Камиллом расстояние и обвила его руками.
— Я люблю тебя! — с обожанием глядя на него, страстно прошептала она.
— Пусти, пусти меня! — пытаясь освободиться, воскликнул Камилл.
Но Сюзанна тесно прижималась к нему, висла у него на шее, притягивала к себе и, словно змея, душила в объятиях.
— Перестань, говорят тебе! — вскричал Камилл, оттолкнув ее так, что она опрокинулась бы навзничь, если бы не налетела на угол камина, благодаря чему удержалась на ногах.
— Ах, так! — помрачнела она.
Окинув любовника презрительным взглядом и смертельно побледнев, она прибавила:
— Я больше не прошу, я так хочу, я приказываю!
Она протянула в его сторону руку и властно проговорила:
— Скоро рассвет, Камилл. Закрой этот чемодан и следуй за мной!
— Никогда! — возразил американец. — Никогда!
— Хорошо, я уйду одна, — решительно продолжала Сюзанна. — Но, выходя из гостиницы, я всем скажу, что ты убил жену.
Камилл в ужасе вскрикнул.
— Я скажу это и в суде, и перед эшафотом!
— Ты не сделаешь этого, Сюзанна! — испугался Камилл.
— Так же верно, как то, что я любила тебя пять минут назад и ненавижу теперь, — хладнокровно призналась мадемуазель де Вальженез, — я это сделаю, и немедленно.
Девушка с угрожающим видом направилась к двери.
— Ты отсюда не выйдешь! — крикнул Камилл, схватил ее за руку и снова подвел к камину.
— Я позову на помощь, — пригрозила Сюзанна, вырываясь из рук Камилла и подбегая к окну.
Камилл схватил ее за волосы, растрепавшиеся во время любовных ласк.
Но Сюзанна успела ухватиться за оконную задвижку и изо всех сил в нее вцепилась. Камиллу никак не удавалось оттащить ее от окна.
Во время борьбы Сюзанна задела рукой стекло и порезалась. При виде собственной крови она пришла в неистовство и без умысла, не сознавая, что делает, изо всех сил закричала:
— На помощь! Убивают!
— Молчи! — приказал Камилл, зажимая ей рот рукой.
— Убивают! На помощь! — впиваясь зубами в его руку, продолжала кричать она.
— Да замолчишь ты, змея!.. — глухо прорычал Камилл, одной рукой сдавив ей горло, а другой отрывая ее от окна.
— Убивают! Убив… — прохрипела мадемуазель де Вальженез.
Не зная, как еще заставить ее замолчать, он опрокинул ее на себя, все сильнее сдавливая ей горло; они упали рядом с трупом г-жи де Розан.
Отвратительная схватка продолжалась. Сюзанна в судорогах агонии кусалась, пытаясь вырваться; Камилл, понимая, что если ей удастся выскользнуть, то он пропал, сжимал ее горло все сильнее. Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, он поставил колено ей на грудь и сказал:
— Сюзанна! Мы играем жизнью и смертью. Поклянись молчать или, клянусь своей душой, вместо одного трупа здесь будут лежать два.
Сюзанна прохрипела нечто нечленораздельное. В ее хрипе звучала явная угроза.
— Ну, будь по-твоему, гадина! — проговорил молодой человек, надавив ей коленом на грудь и изо всех сил сжав ее горло.
Так прошло несколько секунд.
Вдруг Камилу показалось, что он слышит шаги. Он обернулся.
Через комнату Долорес, обе двери которой оставались открытыми, вошел хозяин гостиницы, вооруженный двуствольным ружьем, в сопровождении нескольких человек: постояльцев и слуг, сбежавшихся на крики.
Креол непроизвольно отпрянул от Сюзанны де Вальженез.
Но она была неподвижна, как и г-жа де Розан.
Камилл задушил ее в схватке. Она была мертва.
Несколько лет спустя после этого происшествия, то есть около 1833 года, когда мы посетили рошфорскую каторгу, где навещали святого Венсана де Поля XIX века, то есть аббата Доминика Сарранти, тот показал нам возлюбленного прачки Шант-Лила, убийцу Коломбана и Сюзанны. Его когда-то черные как смоль волосы побелели, а лицо носило теперь отпечаток мрачного отчаяния.