Сальватор
Шрифт:
— Признайтесь, маркиза, вы предпочли бы, чтобы я действовал дерзко, а не дерзко говорил.
— Не понимаю вас! — поспешно перебила его маркиза де Латурнель.
— Это лишний раз доказывает, маркиза, что мы оба миновали тот возраст, когда делают глупости, вместо того чтобы говорить их.
— Повторяю, вы очень дурной человек, и мои молитвы вас не спасут.
— Так я в самом деле в опасности, маркиза?
— Обречены!
— Неужели?
— Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.
— Вы говорите о преисподней, маркиза?
— Да уж не о райских кушах!
— Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если только вы не решили устроить мне его прямо сейчас, то свыше мне уж наверное будет дано милостивое позволение поразмыслить о своих земных заблуждениях.
— Да, если вы их искупите.
— Каким образом?
— Вы должны признать свои ошибки и исправить их.
— Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? — галантно произнес граф Эрбель. — Признайтесь, что с моей стороны было бы неприлично в этом раскаиваться!
— Вполне справедливо было бы это исправить.
— Понимаю, маркиза. Вы хотите меня исповедать и наложить на меня епитимью. Если она окажется мне по силам, даю слово дворянина: я все исполню.
— Вы шутите, даже когда смерть близка! — с досадой сказала маркиза.
— И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.
— Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?
— Скажите, как я должен это сделать.
— Женитесь на мне.
— Одну ошибку другой не исправишь, дорогая.
— Вы недостойный человек!
— Недостойный вашей руки, разумеется.
— Вы отказываетесь?
— Решительно. Если это награда, я нахожу ее слишком незначительной, если наказание — то чересчур суровым.
В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли, и маркиза де Латурнель непроизвольно вздрогнула.
— Что с вами, генерал? — вскрикнула она.
— Предвкушаю преисподнюю, маркиза, — невесело усмехнулся граф Эрбель.
— Вам очень больно?
— Ужасно, маркиза.
— Позвать кого-нибудь?
— Ни к чему.
— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной?
— Разумеется.
— Что я должна сделать?
— Уйти, маркиза.
Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что маркиза де Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого генерала полный яда взгляд, характерный для святош.
— Будь по-вашему! — прошипела она. — Черт бы побрал вашу душу!
— Ах, маркиза, — сказал старый дворянин с печальным вздохом, — я вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.
Петрус вошел в спальню в то мгновение, когда маркиза приотворила дверь.
Не обращая внимания на г-жу де Латурнель и видя искаженное болью лицо графа, он бросился к дядюшке, обхватил его руками и воскликнул:
— Дядюшка! Дорогой мой!
Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:
— Ушла?
В это время маркиза закрывала дверь.
— Да, дядя, — ответил Петрус.
— Негодная! — вздохнул генерал. — Она меня доконала!
— Очнитесь, дядюшка! — вскричал молодой человек; бледность, залившая дядины щеки, не на шутку его напугала. — Я привел с собой доктора Людовика. Позвольте, я приглашу его войти.
— Хорошо, мальчик мой, — отвечал граф, — хотя доктор уже не нужен… Слишком поздно.
— Дядя! Дядя! — вскричал молодой человек. — Не говорите так!
— Мужайся, мальчик мой! Раз уж я прожил жизнь как дворянин, не заставляй меня умереть как буржуа, размякнув из-за собственной смерти. Ступай за своим другом!
Вошел Людовик.
Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика смертный приговор графу Эрбелю.
Генерал протянул руку молодому доктору, потом порывисто схватил руку племянника.
— Мальчик мой, — проникновенно сказал он. — Маркиза де Латурнель, учуяв, несомненно, мою близкую кончину, только что просила меня исповедаться ей в грехах. Я совершил, насколько мне известно, только одну ошибку, правда непоправимую: пренебрегал общением с благороднейшим человеком, какого я только встречал за всю свою жизнь; я имею в виду твоего корсара-отца. Скажи этому старому якобинцу: перед смертью я жалею только о том, что не могу пожать ему руку.
Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.
— Ты, что же, Петрус, не мужчина? — продолжал граф Эрбель, заметив это движение и поняв его смысл. — Разве угасающая лампа — настолько необычное зрелище, что в последнюю минуту ты прячешь от меня свое честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз вы его друг. Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни. Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному выводу: за исключением одного-двух добрых чувств, вроде того, что внушаешь мне ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни — это та, когда с ней расстаешься.
— Дядя! Дядя! — разрыдался Петрус. — Умоляю вас, не отнимайте у меня надежду еще не один день пофилософствовать с вами о жизни и смерти.
— Мальчик! — проговорил граф Эрбель, глядя на племянника с сожалением, иронией и смирением. — Ну-ка, посмотри на меня!
Приподнявшись, словно его окликнул старший по званию, он, как старый могиканин из «Прерии», отозвался:
— Здесь!
Так умер потомок Куртене, генерал граф Эрбель!
XXXIII
ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ