Самоцветы для Парижа
Шрифт:
— Ваши документы, граждане?
Вологжанин съежился, стараясь стать меньше.
— Чего? — переспросил он, будто не расслышав.
— Документы, говорю...
— А... Нету документов. Какие документы. Племяша вот привез доктору показать. Ишь, руку рассадил — гноится, как бы не отрезали.
Управляющий поднял вверх
«Ага, — решил чекист про себя. — Сейчас я заглочу живца».
— А ты что скажешь, паренек?
Макарка испуганно взмахнул ресницами.
— Болит, дяденька, болит, спасу нет... А он пообещал... к доктору... Тот, говорит, мигом вылечит.
Лобачев выделил для себя это краткое, отчужденное «он» и тоже широко, открыто улыбнулся солдату, дескать, извините, служба, ничего не поделаешь.
— Верю, граждане, верю... А вот то, что без документа, обидно, придется задержаться.
Улыбался, а в это время соображал, где этот чертов дядя в солдатской шинельке оружие держит.
— Слышь-ко, земляк, не дело это. Спешим, как бы к доктору не опоздать...
— Порядок такой, — простодушничал «земляк». — Солдат, должен понимать. Вот представлю вас по начальству, оно и решит. Да не пугайтесь, вас тут много таких, на каждого конвоиров не напастись.
Последняя фраза убедила Вологжанина в том, что напал на ревнителя служебного долга. Эх, будь у него сейчас завалящая бумажонка на имя Силантия Воронкова, сунул бы ее под нос мужлану и поплевывал в потолок. Но нет ее, бумажонки. Лишь бы Макарка не подвел!
Они дошли до гостиницы «Американские номера», и только здесь понял Вологжанин, какому богу молится простоватый молодой человек, в котором он обманулся, — в гостинице располагалась Уральская ЧК.
(2) Екатеринбург. Май 1918 года
Камера находилась в подвальном помещении, в ней уже было порядочно задержанных. Макарка в первый раз видел так близко жуликов и бандитов.
Вон тот громила, что держится особняком, наверняка страшный убивец!
Бедный Макарка, откуда ему было знать, что преступников он квалифицирует совсем как небезызвестный итальянец Чезаре Ломброзо — по внешним признакам.
То-то бы он поразился, узнав, что громила на самом деле обыкновенный банковский чиновник, имевший глупость принять участие в саботаже постановлений советской власти, а белокурый красавец с ангельским взором и есть знаменитый своими преступлениями Васька-мокрушник, уголовник, исполнитель приговоров, которые выносила красным террористическая офицерская группа.
Очутившись в тюрьме, Макарка, и без того убитый, совершенно сник. А вдруг отсюда никогда не выпустят?
Вологжанин шептал в ухо:
— Как условились, Макарка, как условились, по-честному. Дядя Силантий, и все, стой на своем. Выпустят и тебя, и меня, непременно выпустят, и тотчас к доктору. А сейчас вот что...
Он вложил в Макаркину ладонь клочок бумаги.
— Выпустят раньше — передашь Розерту. Найдешь его в гостинице «Пале-Рояль», это там, где нас взяли, скажи, пусть ждет меня. Да не любопытствуй, все равно ничего не поймешь.
И совсем тихо, еле слышно:
— Это очень важно, не трусь... Он тебе кучу денег отвалит, корову мамка купит. Но если... Ты меня знаешь!
Макарка пустил слезу.
Вологжанина вызвали на допрос первым. За ним пришел пожилой усатый рабочий в кожаном картузе.
— Кто Воронков Силантий? Выходи!
Взгляд у него был усталый и участливый. И Вологжанин, отметив это как доброе предзнаменование, пошел на выход. Но прежде он сбросил с себя шинель, заботливо укрыл ею Макарку.
— Племяш, — пояснил часовому. — Совсем захолодал пацан.
На мгновение Вологжанин опнулся и дал добродушный совет мальчику, подмигнув ему при этом покрасневшим глазом:
— Макарка, ты тут без меня рукой-то побережней, побережней, неровен час, растревожишь рану.
Понял Макарка, что хотел сказать ротмистр: много не болтай. И горько сглотнул набежавшую слюну.
(3) Екатеринбург. Май 1918 года
То и дело хлопала обшитая листовым железом дверь камеры. Кого-то вталкивали, кого-то уводили.
Камера угрюмо молчала.
Ротмистр не возвращался. Зато пришел часовой и забрал его шинель.
Макарка изрядно продрог: май не из теплых, а вокруг камень. Пытаясь согреться, мальчик засунул руки под кофтенку и наткнулся на кармашек, куда спрятал записку Вологжанина.
Грамотей из Макарки никакой, две зимы ходил в школу еще в Камнегорске, но слова научился складывать. Бумажка была серой, оберточной, из нее чуть ли не торчали мелкие щепки.
Развернул ее негнущимися пальцами — ничего понять не может. Начало разобрал: «Г-ну Розерту. Второй вариант...», дальше, как ни силился, не одолел. Сообразил после, что не по-нашему писано.
Сунул мальчик записку в кармашек и задумался. Неладно у него получается, ох неладно.
Прошло еще немало времени, и он решил, что про него забыли, но тут громыхнула тяжелая дверь и просунулась голова такого же молодого чекиста, что задержал их на шумной городской улице.
— Воронков! Вызывают!
Сперва шли длинным коридором, потом поднялись по холодной лесенке на второй этаж, а там комната на комнате. У одной остановились.
Парень постучал, затем переступил порог.
— Николай Иванович, заводить?