Самоцветы для Парижа
Шрифт:
— Давай, товарищ, заводи, а то дядя заждался, — отозвался насмешливый голос.
В комнате было просторно. За столом седой средних лет военный в гимнастерке, перепоясанной ремнями крест-накрест. Чуть поодаль усатый часовой, а перед ним высился на стуле Вологжанин. Его тяжелый взгляд остановился на Макарке.
Следователь оторвался от бумаг.
— Ступай, товарищ, мы тут сами разберемся.
Голос у Николая Ивановича надтреснутый, похоже, что он простыл или много курит. Но перед ним ни папирос, ни пепельницы, а вот Вологжанин пускает
— Ты садись, Макар, садись.
Мальчик оглядел комнату; свободный стул находился возле Вологжанина, но следователь остановил легким взмахом руки.
— К нему не надо, твой дядя сегодня не в настроении. Устраивайся на диване.
Притулившись на краешке большого мягкого дивана, Макарка уставился на следователя.
— Так ты, Макар, получается, потомственный дворянин?
В голосе следователя слышна насмешка, и мальчик почувствовал ее всей кожей. Он невольно хихикнул, как бы оглядел себя со стороны.
— Гражданин следователь, бросьте валять дурака! — не сдержался ротмистр. — Я вам уже все рассказал о себе. Не впутывайте мальчишку в эту историю, прошу вас... Нынче не в моде бывшие офицеры, вот и назвался чужой фамилией. Разве это преступление.
Николай Иванович внимательно выслушал тираду разгневанного Вологжанина и, не возразив ему, сказал Макару:
— Что ж ты, дружок, а еще трудящийся человек! У нас, рабочих, должно быть классовое сознание. Он, Вологжанин, по-твоему, очень добрый и хороший, раз ты его в дядья записал?
— К доктору, говорит... — уныло пробормотал Макарка.
— К доктору? А не он ли тебе руку изувечил? Молчишь?
Следователь поднялся, вышел из-за стола. Ростом и фигурой он, пожалуй, не уступал Вологжанину, а в кости был покрепче. Часовой встрепенулся, перехватил винтовку и придвинулся к арестованному, опасаясь, как бы тот чего не выкинул.
— Вас, гражданин Вологжанин, обвиняют не в том, что были офицером. Многие офицеры русской армии преданно служат рабоче-крестьянской власти, и мы благодарны им, сам Ленин высоко ценит военных специалистов. Есть в ваш адрес обвинение серьезней. Вот оно, — следователь раскрыл ладонь, и на красное сукно стола посыпались яркие самоцветы. — Откуда это у вас?
ЦЕНА ДВОРЯНСКОГО СЛОВА
(1) Екатеринбург. Май 1918 года
Необработанные изумруды таких цветов Макарке не встречались, он с детским любопытством, закусив от волнения губу, взирал на камни.
Ротмистр же побледнел. Он до сей страшной минуты еще надеялся, что пронесет, что чекисты не тронут его обшарпанную шинелишку.
Он сделал попытку встать, что-либо предпринять, но рука часового тяжелым грузом прижала к стулу.
Николай Иванович повторил:
— Я спрашиваю, откуда это у вас, Вологжанин?
Не отвечает Вологжанин, беззвучно шевелятся тонкие губы, обложенные синеватой щетиной.
— Думали, не найдем? Напрасно. Нашли, Вологжанин, нашли, не могли не найти. Знаете, кто вы после этого? Вы не просто обманщик, но и самый заурядный вор, запустивший руку в казну республики!
Ротмистр непритворно возмутился:
— Вы не смеете! Слышите? Я дворянин!
— Вношу поправку. Вор благородного происхождения.
Вологжанин перешел в наступление:
— Знаю я ваши штучки, подсунули, а теперь «с поличным», да?
— Полно, господин ротмистр, вздор городить. Можно подумать, что это я управлял Воскресенским изумрудным прииском.
Подавлен Владислав Антонович, подавлен, смотрит невидящим взглядом, как загнанный облавой волк.
Схватившись за сердце, терзается ротмистр Вологжанин, клеймя минутную слабость, когда на Рассохах не сумел подавить желание заглянуть в саквояж.
Теперь все его мысли о записке, переданной Макарке. Этой улики будет достаточно, чтобы обвинить его в контрреволюции. Розерта эти суровые «товарищи» знают, а тот связан с поручиком Голубевым... О Голубеве ротмистра уже расспрашивали.
Желваки заходили на небритых щеках Владислава Антоновича. Обнаруженная записка — это все, это крах, это конец жизни, которая еще совсем недавно мнилась ему беспредельной.
Вологжанин молил бога, чтобы Макарка не проговорился.
А Макарка словно начисто забыл, где находится, любуясь на самоцветы. Он и на свое имя откликнулся не сразу.
— Гражданин Макар Воронков, вы подтверждаете, что этот человек — бывший управляющий Воскресенским изумрудным прииском «Анонимной компании» Владислав Антонович Вологжанин? — перешел следователь на официальный тон.
Мальчик искоса взглянул на ротмистра. Тот взирал на него не мигая, как заклинатель змей.
— Подтверждаю, дяденька.
— Писать умеешь? Подпиши...
Макарка неуклюже вывел свою фамилию под протоколом допроса.
Следователь попросил прислать к нему Лобачева. Молодой чекист не замедлил явиться.
— У меня к тебе личная просьба, Андрей, — обратился к нему следователь. — Ты, помнится, мать отправил в деревню и живешь один. Пригласи в свои хоромы товарища Воронкова, пусть переночует, а утром покажи доктору. И об отправке его домой позаботься.
— Есть, Николай Иванович, — Лобачев был весьма доволен таким оборотом и взял Макарку за плечо: — Пойдем, товарищ Воронков. Гостем будешь.
(2) Екатеринбург. Май 1918 года
В отсутствие Макарки ротмистр держался уверенней. Макарка не выдал, ЧК не съест. Арестованный начал наглеть.
— Продолжим, Николай Иванович? Простите фамильярность, беру пример с ваших орлов. Разве это по-воински: «Есть, Николай Иванович...» Смешно, вы же диктатура пролетариата.