Самоубийство. Подготовка

Короедов Лембит

Четыре дня, находясь в состоянии блуждающего сознания под действием болезни, лекарств, ликера и детективов Чейза, я смотрел через открытую дверь флигеля на сад расходящихся тропок своей дальней греческой родственницы. Там не было столько тропок, сколько в саду Цюй Пэна, но зато эти тропки были реальными в отличие от борхесовских выдумок - они вели к летним домикам других отдыхающих, невидимым, впрочем, для моих глаз - из-за виноградных лоз, которые густо оплетали мой флигель, яблоневых и вишневых деревьев в саду. Куда больше люблю такие сады - где лег и лежишь, здоровый или больной, на проволочную кровать, топчан или гамак, а то и просто в траву, и смотришь на деревья и виноградную лозу в этой, одной единственной, реальности, и плевать тебе на все остальные реальности - где ты, к примеру, уже мертв. Что за прок от такого знания о множественных реальностях? Даже если бы это не было глупой фантазией и плохо скрытым желанием продлить себе жизнь - хоть так, хоть эдак, если уж нельзя прожить тысячу лет в этом мире, давайте жить в десяти мирах по сто лет в каждом, или давайте умирать понарошку, для красоты игры - в одной из реальностей, а в других оставаться вечно живыми - стоит только перевернуть страницу волшебного романа

какого-то китайца; даже если бы мы точно знали (как доказанный учеными факт), что множественные миры существуют, и в них существуем мы, не слишком отличные от тех нас, что живут в этом мире, то даже так - какой прок? Если ты умер в этом мире, какое тебе уже дело до себя живого в мире ином? А если ты в этом мире жив, то не плевать ли тебе на то, что в ином мире ты умер? Какая радость тебе от того, что еще десятеро таких как ты ходят по параллельным мирам и предаются всяким духовным и физическим удовольствиям, когда ты в этом мире, скажем, загибаешься от рака? Может быть, твои двойники перечислят тебе денег на счет? Утолят твои печали посредством телепатии? Хрен дождешься. Даже если допустить возможность трансгрессии - перехода и жития сразу в нескольких мирах - на кой, спрашивается, черт? На кой черт переходить в другой мир? Чем тебе этот не мил? В поисках более высокооплачиваемой работы или жены покрасивей? Не слишком ли мелкие резоны для обоснования мультимиров? Да и какое там бесчисленное множество вариантов? В этом мире Ю Цун твой друг, в ином - враг. А что же в остальной тысяче миров? Надеюсь, что там ты знать не знаешь Ю Цуна, плевать тебе на Ю Цуна, в гробу ты его видел вместе со всеми остальными китайцами и Борхесом.

– в Сосновый бор -

Я не лежал в кровати четыре дня безвылазно, как вы могли подумать - иногда я все же выбирался из темного флигеля во внешний светлый мир: помыться (в душ под выкрашенной в черную краску железной бочкой - так у нас принято испокон веку, мало у кого здесь иные души, впрочем, я такие люблю, есть в них что-то душевное (простите за ненамеренный каламбур), и вода в них летом отлично греется); сходить в медпункт (машинально назвал аптеку медпунктом, осталась привычка из старого времени - когда в селе был именно медпункт, а не аптека; отличие, кажется, было в том, что в медпункте тебе могли оказать помощь (бесплатно), а не просто продать лекарства, как в аптеке, если ты, конечно, не был смертельно болен - тогда везли в соседнее село Ялту, где была большая больница) и на базар - вы будете смеяться, но я все-таки купил курицу и сварил куриный бульон: от старых привычек нелегко отказываться. Самое время, наверное, признаться в том, что я просто люблю кур. Не только их кушать, а даже то, как они выглядят - не живые в смысле куры, к этим я равнодушен, а тушки, как их покупаешь на базаре, домашние, желтоватые - люблю их разделывать и готовить, это, наверное, напоминает мне о бабушке. Конечно, я уже не полагался на куриный суп как на лекарство от всех болезней, но ел его с большим удовольствием, с мыслью о том, что соблюдаю традицию - вот я заболел и кушаю куриный суп, так надо, так правильно.

Еще выходил в сад (после того, как часами наблюдал его в свой волшебный дверной портал) и просто сидел там на скамейке, курил (когда болеешь, курить мучительно, а не курить - скучно), млел, как кот, на солнце. И все это время знал, куда пойду, когда выздоровею - в Сосновый бор.

Следует сказать, что за время болезни я слегка пересмотрел свои планы - изначально я собирался провести здесь месяц или около того, а потом уже со всем покончить, но, сходив на Змеинку, рассудил, что уже и так охватил кучу мест, которые заслуживали прощания - в конце концов, для этого мне не требовалось ступать ногой в каждое такое место, достаточно было о нем вспомнить (вы скажете, что в таком случае можно было вообще никуда не выезжать, а полностью положиться на память, но нет - все же я люблю ландшафты и визуальные прикрасы), а потому после Змеинки (вы помните, от села - направо) мне осталось только сходить налево - в Сосновый бор. И на этом можно будет закончить эту печальную повесть. Не скрою, решение было трудным, но помогла болезнь - когда болеешь, есть время подумать, и мысли отчетливее: черт с ним, с месяцем, подумал я, успею со всем проститься пораньше, а торчать на этом свете дольше, чем нужно, как какой-нибудь курортник - это пошло.

Идти в Сосновый бор спозаранку, как на Змеинку, не было никакой необходимости, но и спать долго не могу - поэтому я начал свою экспедицию часов в девять утра, дождавшись, когда откроются магазины и базар. На базаре я купил себе большой полосатый арбуз (килограмм на десять) и головку чеснока, а в магазине - буханку белого пористого хлеба и бутылку водки-перцовки. Странный набор продуктов, вы скажете, но по ходу путешествия я все объясню.

Спустился на берег все по той же новой псевдогреческой лестнице, только пошел не направо, а налево. Сразу объясню про арбуз - почему взял такой большой, про чеснок и прочее. Начну с чеснока. У нас принято было кушать арбуз с хлебом и чесноком. У нас, в смысле, в семье. Бабушка так ела и всех приучала, все любили. Возможно, это греческая традиция, а может быть и нет - я за другими не следил. Но с тех пор люблю - берется горбушка пористого хлеба, намазывается чесноком, и ешь ее с арбузом. Бабушка полагала, что кушать арбуз без хлеба - непрактично (не наедаешься) и слишком сладко, поэтому эту сладость совершенно необходимо нейтрализовать хлебом и чесноком. Сейчас же я решил вдобавок нейтрализовать эту сладость водкой-перцовкой, чтобы уже наверняка. До этого я никогда не пробовал перцовки с арбузом, но почему-то решил, что это должно быть неплохо. Сам же десятикилограммовый арбуз взял для того, чтобы изобразить из себя "чужого человека на пляже".

На пляже ведь всегда находятся преимущественно курортники, отдыхающие, купающиеся. Это люди, как мы знаем, легко одетые (обычно, в одни лишь трусы и купальники) и имеющие при себе немногочисленный и легкий инвентарь, как то: маски и ласты, легкая еда и напитки, мячи и надувные матрасы, игральные карты, ракетки для бадминтона (а еще воланы, чрезвычайно красивая и эстетичная штука эти воланы для бадминтона) и магнитные шахматы, в самом пиковом случае - пляжные зонты, шезлонги или наборы для сооружения шатров из кольев и простыней, как любил делать мой дядя Вова. В любом случае, все эти предметы призваны не напрягать человека, а напротив - его развлекать, приносить ему радость и отдохновение от окружающего пляж жестокого мира.

Но в то же время, вы знаете, есть люди, которые выбиваются вон из ряда. Кажется, в каком-то литературном произведении это отмечено (не вспомню уже, чьем, возможно, Ильфа и Петрова) - что на любом пляже всегда найдется человек в черном костюме, при галстуке и с портфелем, выглядящий на фоне всех прочих обитателей пляжа черной вороной. Служащий, которому вдруг приспичило с кем-то встретиться именно на пляже (быть может, страховой агент?), сумасшедший, который всегда ходит в черном костюме (например, подражая героям известного кинофильма про пришельцев), агитатор какой-либо из протестантских церквей, в конце концов, просто бедный человек или бездомный, у которого этот костюм - единственный, и ему его просто некуда повесить, кроме как на себя.

Но бывают и иные ипостаси "чужого человека на пляже" кроме тех, что одеты в костюм-тройку. Рыбаки, скажем, или торговцы-коробейники. Взять рыбака, вроде моего деда Василия. Он все время ходил в клетчатой рубашке с коротким рукавом (на каждый день его рождения сначала приезжала моя мама и дарила ему клетчатую рубашку с коротким рукавом (хоть день рожденья у деда был в декабре, под Новый Год), а потом приезжала тетка Оля и тоже дарила деду клетчатую рубашку с коротким рукавом - обожал он эти рубашки). Когда же он снимал рубашку, чтобы лечь спать, то на нем будто появлялась другая рубашка с коротким рукавом, только белая - это потому что дед никогда за всю свою сознательную жизнь не купался в море и не снимал рубашку на пляже (он мне признавался, что купался в детстве), и загорали у него только руки по локоть. И таковы все наши рыбаки - в рубашках с коротким рукавом, они - люди моря, не пляжа. А торговцы-коробейники... Раньше их на пляжах не было - частная торговля не поощрялась, да и торговать по большому счету было нечем, а сейчас бывает, что тех торговцев больше, чем отдыхающих. Не успеешь прилечь, глаза сомкнуть, как тебе в ухо: "Пиво! Мороженое! Сладкая вата!" Коробейники носят, прицепив их лямками на шею, огромные ящики, в которых собственно: пиво, мороженое и сладкая вата (еще - пирожные-трубочки со сгущенкой), в руках еще часто тащат вязки сушеной рыбы. Этот ящик коробейника служит вместо костюма-тройки, как рыбакам их снасти - то есть, это предметы не отдыха, но работы, промысла, часто громоздкие. Но даже это еще не все. К разряду "чужого человека на пляже" я отношу и некоторых других людей, не обремененных веригами в виде черного костюма, коробки с товаром или рыболовных снастей. Это "спортсмены" и "новенькие". Спортсмены - это пресловутые бегуны, которые любят разрушать построенные накануне отдыхающими дворцы из песка. Чаще всего они бегут по утрам вдоль кромки моря. Эти не обременены ничем, кроме своей тяги к здоровому образу жизни. Из одежды на них только майка и спортивные трусы (однажды по пути на утреннюю рыбалку я видел спортсмена, который, как принято, бежал вдоль берега, а потом внезапно прервал свой "джоггинг", воровато огляделся, сбросил с себя трусы, оставшись в чем мать родила, и побежал окунаться в воду; окунувшись, он вернулся на берег, надел трусы и побежал дальше, как ни в чем ни бывало). "Новенькие" же, в отличие от бегунов, наоборот, чаще встречаются вечерами. Это люди, которые вот только что приехали на курорт, недавно вылезли из автобуса, поселились на квартире или в пансионате, оставили свои пожитки и вышли оглядеться. Этих тоже сразу видно: одеты они еще не по-пляжному, а чаще всего в спортивные костюмы, они осторожно спускаются по ступенькам лестницы, ведущей на море, и гуляют по пляжу, все время оглядываясь по сторонам и рассматривая уже давно примелькавшиеся всем предметы, вроде ракушек.

Так вот, взяв тяжелый арбуз, я хотел изобразить из себя такого чужого человека на пляже - потому что человек, волочащий в пакете арбуз, бутылку водки и буханку хлеба, несомненно, выглядит на пляже чем-то иным и особенным.

Отправляясь на Сосновый бор, я подумывал - а не махнуть ли мне до самой Ялты? Но потом рассудил - хватит и Соснового бора...

– Ялта -

Ялта - это соседнее село, с которым у меня также связаны некоторые воспоминания, достойные прощания, например, о школьном автобусе.

Школьный автобус каждое утро возил детей из моего села (где не было школы) в соседнее большое село - Ялту, где школы было аж две. Я частенько ездил со своими сельскими друзьями в этом автобусе - по утрам понедельников, потому что хотел подольше оставаться в селе на выходных с бабушкой и дедом и не уезжал с мамой в город в воскресенье вечером, предпочитая проснуться ни свет ни заря и уехать этим самым школьным автобусом - я-то учился в городе во вторую смену, а потому успевал. Поутру в центре села на стоянке автобуса собирались дети, мои друзья, все понурые и унылые, как все дети во всем мире, направляющиеся в школу (веселые дети, идущие в школу, бывают только на лживых иллюстрациях к школьным учебникам). Автобус вез их в Ялту, высаживал по очереди возле каждой из школ, а дальше шел в город, везя меня и часто - родителей высаженных школьников. Они ехали в город торговать на рынок салом и рыбой (поэтому в автобусе часто стоял привычный всем моим односельчанам запах рыбы).

Я не был настолько же угрюм по утрам понедельников, как мои сельские товарищи - во-первых, в школу мне надо было к двум часам (и если можно измерять уныние в часах до школы, то градус моего уныния был на несколько часов ниже), а во-вторых - "Футбол-Хоккей". "Футбол-Хоккей" - волшебная толстая газета-еженедельник, которая была в огромном дефиците, и купить ее можно было только ранним утром в понедельник. Прибывая на уже знакомую вам пригородную автостанцию, я бежал к киоску "Союзпечати" и покупал заветный "Футбол-Хоккей". В этом киоске работала бывшая мамина сотрудница - тетя Люся, полная добрая женщина, которая когда-то решила уйти с вредной работы и устроилась работать киоскером. Так что я еще перекидывался парой слов с тетей Люсей. Эти воспоминания: школьный автобус - Ялта - "Футбол-Хоккей" - тетя Люся, тоже были осенними, дождливыми, вроде тех воспоминаний о дороге в село, больнице и банке с жареной картошкой, что приносила мне мама, то есть, не к сезону.