Самоубийство. Подготовка
Шрифт:
Еще одно - заходить в воду босиком или в резиновых вьетнамских тапочках? С одной стороны, босиком - ногам приятней, с другой же - камни здесь острые, заросшие ракушками, точеные водой, неудачно ступишь и можешь ногу порезать, а палец - наверняка, особенно когда ветер и волна - трудно удержаться на скользких камнях, волны тебя толкают, с камня сбрасывают. Но когда ветер и волны, тогда уже все равно - в тапочках ты или босой, сбросит волна с камня, не даст ловить, пальцы изрежешь, колени собьешь, еще и тапки порвешь. Пока что мне везло - с утра был штиль, и я решил оставить тапочки на берегу.
Медленно зашел в воду (я точно знал место, помнил его с детства - на берегу в горе есть небольшой грот, от входа в грот к воде спускается каменный фартук - там удобно оставить лишние вещи (я оставил только тапочки - шорты у меня специальные, плавательные, со специальным же непромокаемым внутренним кармашком для денег - все свое ношу с собой); с каменного фартука спускаешься в воду и идешь сначала прямо, метров пять, потом берешь чуток вправо, пару метров, и наткнешься на большой плоский и покатый камень, его под водой не видно, но куда он денется? Камень никуда не сбежит, двадцать лет назад там был и сейчас есть. Вначале тебе вода по пояс, а когда на камень
– 4 дня болезни -
После Змеинки хотел пойти налево - не в сексуальном смысле, а в географическом. Просто Змеиный мыс - справа от села, если стоять лицом к морю, и я туда уже сходил, теперь же следовало пройти маршрут налево - к Сосновому Бору, что и планировал сделать на следующий день, но не судилось - я заболел.
Болезни я обрадовался. Не всякому повезет заболеть посреди лета. Но мне, видимо, помогла рыбалка на Змеинке. Здоровье у меня сейчас не ахти, так что простыл - долгое стояние в воде дало себя знать. Почувствовал заранее, еще с вечера, и подготовился - сходил в местную аптеку и накупил всего нужного (не все там, конечно, было, сельская аптека скудная, но все же главное взял - леденцов от горла, растворимых микстур от жара, аспирина), а еще захватил в магазине чаю, клубничного варенья (малинового не было) и большую бутылку "Егермейстера". Подготовился, потому что знал - стоит слечь и потом уж из берлоги не вылезешь, будешь валяться в бреду три дня, а встать и пойти в аптеку себя не заставишь.
В детстве болеть - это благо, подарок судьбы. Все дети любят болеть. Хотя, пожалуй, много на себя взял говорить за всех - возможно, какие-то дети не любят болеть, но лично я болеть любил. Сейчас детям проще - у них есть карантины. Чуть какая эпидемия - все, объявляют карантин, месяцами дети в школу не ходят, черт их знает, когда они вообще учатся, а в мои школьные годы я про карантины только в книжках читал - про то, что якобы есть такая отличная штука - карантин, когда дети в школу не ходят, а на деле я их никогда не видел. Так что на других рассчитывать не приходилось - заболеть нужно было самому, по-настоящему, с горлом и температурой, со справкой от врача.
Первым делом нужно было доказать маме, что ты болен. Это не самая огромная проблема - мама моя легко покупалась на доверии, и со временем мне не составляло труда прогуливать школу по вымышленным или состряпанным предлогам: достаточно было пожаловаться на головную боль и недомогание или применить технические методы, например, подогреть термометр над газовой плитой. Но сейчас я говорю о настоящих болезнях школьников - ангине и ОРЗ, а не о жульнических.
Когда случалось такое счастье - температура, мама вызывала врача. Такая была процедура - следовало вызвать участкового врача. Приходила тетенька-врач (ее ждали с нетерпением - кричали: "Это врач пришла!", когда раздавался звонок; я, кажется, даже немного ее помню - пухлая рыженькая низкорослая женщина средних лет, не добрая и не злая, не было в ней каких-то особенных примет, достойных описания в литературе, как того заслуживают люди чрезмерно добрые или злые; обычная уставшая женщина, вынужденная за день обежать десятки больных детей на приписанном ей участке, но я ее все же запомнил, потому что она делала мне подарки, каких не дарил больше никто, даже из самых добрых людей), проверяла температуру, смотрела горло (оно обязано было быть красным и болеть), слушала стетоскопом, после чего самое главное - давала освобождение от уроков. Всегда на семь дней. На семь дней - путевка в счастье. Вот тот подарок, который дарила мне женщина-участковый доктор. К черту математику, к черту язык и литературу, ботанику и географию к черту, к черту всех школьных друзей - никуда они не денутся, школьные друзья кажутся вечными, пока ты не окончишь эту проклятую школу. Неделя свободы.
Первые пару-тройку дней, конечно, приходилось несладко. Потому что ты все-таки болел. Нет добра без худа. Лежишь, как убитый, в мокрой от пота постели, жар не дает встать, поднять голову, чтобы насладиться плодами свободы - телевизором и книгами, самое ненавистное - кашель и боль в горле, когда выхаркиваешь легкие и с каждым глотком будто по горлу ножом, от этого спасение только температура за сорок, когда начинаешь бредить и наблюдать видения - провалы в сон и бред дают на время забыть о горле и кашле. Такой обычно самый первый день - он проходит без книг и телевизора, все яркие впечатления - от болезненных видений.
Первые три дня мама с тобой - отпрашивается с работы. Готовит еду, ухаживает. Говорят, сейчас ученые установили, что горчичники можно прикладывать к одному месту - ни черта они не помогают. А тогда горчичники ходили в дамках - все ставили горчичники, мама тоже мне ставила. Я любил горчичники. Когда все болит, они отвлекают. Кроме горчичников, мама давала мне аспирин, микстуру от кашля (сладкую, ее все дети любили), заставляла полоскать горло раствором фурацилина, прикладывала к голове мокрую марлю, меняла промокшую от пота постель, варила куриный бульон и сосиски с картофельным пюре. Куриный бульон тоже считался чем-то вроде лекарства. Смешно сказать, но я совсем до недавнего времени верил в магические лечебные свойства куриного бульона. Это все из-за советской книги про летчика Маресьева. Там по сюжету, когда он раненый приполз в какую-то деревню, местные жители хотели сварить ему суп из курицы, которая бегала там по улице последней на все село (остальных кур съели
Другое дело - картофельное пюре с сосисками. Это был деликатес. Едва только заболев и валяясь в жару и бреду, я уже знал - мама приготовит мне пюре с сосисками. Потому что у меня больное горло, и мне трудно есть что-либо другое. Даже когда у меня уже не болело горло, я еще какое-то время притворялся, чтобы кушать пюре с сосисками (потому что стоило мне прекратить притворяться, как мама тут же сварила бы борщ, который я ненавидел - мама же двух дней не могла прожить без борща).
Опять же - когда ты болеешь, у тебя есть целая неделя на чтение. Не нужно сидеть до полуночи, мучаясь от мысли, что каждый выкроенный вечером час отольется потерянным часом с утра - позже ляжешь, позже встанешь (надо сказать, что в нашей с мамой семье из двух человек не было общепринятого правила насчет того, что дети (то есть, я) обязаны ложиться спать в девять вечера. Мама приходила с работы поздно (тогда это называлось "полторы ставки") и настолько утомленной, что ей уже было не до меня - я мог бы употребить выражение: "...что ей уже было на меня наплевать...", но врядли маме было на меня наплевать, скорее ей было наплевать на то правило, что заставляет детей рано идти спать. Она сама ложилась спать в девять вечера (а вставала в пять утра), оставляя меня самому себе. Отмечу, что я был достаточно благоразумен для того, чтобы лечь спать ровно в двенадцать часов ночи - бросать книжку на полпути было мучением, но я помнил о том, что грядет следующий день, и уроки, и школа; даже сейчас это вспоминая, удивляюсь, каким благоразумным я был в детстве - позже по жизни мне часто его (благоразумия) не доставало. От этого полуночного бдения за книжками мой мозг сохранил две реминисценции: "Ираклий Андроников" и "киевский "Сокол". Потому что читал я при включенном телевизоре, а в полночь там показывали Ираклия Андроникова и матчи киевского "Сокола". Интересны эти мозговые прошивки - возможно, за все время существования телевизора там единожды показали Ираклия Андроникова и пару раз - киевский "Сокол", но памяти моей кажется, что каждую полночь там поочередно показывали то Ираклия Андроникова, то киевский "Сокол". Ираклий Андроников - это искусствовед или литературовед, а может быть просто артист разговорного жанра (я так и не удосужился проверить), который рассказывал разные истории об искусстве и литературе (мне они нравились, все же мне было всего семь лет), а киевский "Сокол" - это киевский "Сокол", хоккейная команда, она как раз тогда вышла в высшую лигу - монотонный бубнеж комментатором фамилий украинских хоккеистов хорошо способствовал чтению, создавал уют: представьте себе картинку, нарисованную в стиле комикса, на которой изображен мальчик, сидящий (в кресле, только сейчас вспомнил, что любил читать, сидя в кресле) в темной комнате и читающий при настольной лампе, а в углу другим огоньком светится телевизор, из которого, изображая реплики комментатора, вылетают текстовые облака: "Шундров... Сидоров... Горбушин... Бабашов... Демин... Сибирко... Давыдов... Исламов..."), не нужно, посмотрев утром обязательный революционный фильм и поделав уроки, урывать себе для чтения последние полчаса перед тем, как выходить в школу - я ставил рядом с собой будильник и читал, поминутно глядя на стрелку - десять, даже пять минут - это было много, очень много, за это время можно было прочитать уйму интересного; выходить из дома (позарез, дальше уже никак нельзя тянуть) нужно было в половине второго, потому что до школы полчаса ходу. Так вот все это не нужно, на все это наплевать - когда ты болеешь.
Сейчас я тоже читал. Оставлял дверь флигеля открытой (окна были завешены темными не идеальной чистоты занавесками) и читал, лежа на своей проволочной кровати, пока хватало дневного света, что пробивался через дверной проем. Как только начинало смеркаться, откладывал книжку на тумбочку и дальше уже не читал, лампочку не включал ("не жег свет" - как выражалась бабушка). Читал Джеймса Хедли Чейза - купил на рынке две книжки в мягких обложках, вы знаете эту чейзовскую муть - про мужиков в шляпах и длинноногих блондинок, все происходит в Майями, и герои каждый день обедают лангустами; читать можно - особенно, когда время от времени впадаешь в беспамятство от выпитых лекарств и чая с ликером.
Когда же не читал детективы, то просто лежал и глядел через открытую дверь в сад. Это было довольно живописно - так художники и фотографы часто изображают: чтобы некая светлая субстанция (скажем, летний сад, утопающий в лучах солнца) являлась наблюдателю со стороны субстанции темной - сквозь дверь или окно, дыру в заборе, в каковой темной субстанции и находится сам наблюдатель. Я думаю, все эти художники и фотографы представляют себе то же, что и я сейчас - дорогу в рай, выход, избавление. Так узник выглядывает из темницы в зарешеченное окошко, пытаясь увидеть хоть сколько-нибудь свободы - куда уж сад, хотя бы кусочек неба. Самые омерзительные тюрьмы, согласитесь - те, в которых вовсе нет окон, эти ужасные подвалы в Тауэре или Бастилии, где люди сидели в норах, как крысы, не видя солнечного света. Где и в чем они могли увидеть свою дорогу в рай? Наверное, приглядывались к одежде надзирателей - вдруг там травинка или муравей, комок грязи прилип к сапогу, все же какая-то весть со светлой стороны мира.