Самоубийство. Подготовка
Шрифт:
После этого тушу разделывали и готовили свежину - если к тому времени в лагере уже не было пионеров (в конце августа заканчивалась последняя смена), то готовили в лагерной кухне, там было больше места, и имелись огромные выварки. Тогда к процессу присоединялись женщины, которыми руководила бабушка, а мы (дети), как гиены в предвкушении добычи, кружили вокруг лагерной столовой, убивая время играми в войну и прятки, и время от времени дожидались угощений - когда что-то в выварках доходило до готовности, обычно, нам давали вареные свиные почки, хвосты и уши. Разделка и готовка занимали целый день - с утра и дотемна, но днем всегда делали перерыв на свежину - дед с мужиками-помощниками усаживались за стол, бабушка выносила им свежее вареное или жареное мясо с картошкой, мужики наливали себе по полстакана водки и выпивали за свинокол. После чего закусывали мясом с картошкой и наливали еще по полстакана. Дядя Толя Мусоргский и дедов младший брат Михаил были большие любители выпить. Я тоже любил сидеть с ними за столом, когда они кушают и выпивают - Михаил был очень похож на деда, и мне было любопытно за ним наблюдать, потому что это вроде был дед, его точная копия, но какой-то беспутный, несерьезный и очень пьющий дед. За это я очень любил дедова брата Михаила - за то, что он давал мне эту альтернативную картинку. Михаил тоже меня любил - наверное, за то, что я тоже давал ему какую-то альтернативную картинку мира, ту, в которой у него имелся внук.
–
Большую часть двора занимал виноградник - кругом ровными рядами был рассажен белый "плавай", изредка попадались кусты "березки", "дамского пальчика" и "воловьего глаза". Темные сорта росли на арках: "конкорд", "изабелла" и розовая "лидия". Ухаживал за виноградником дед: опрыскивал купоросом, подвязывал, обрезал по сезону - я лишь собирал и сносил в кучу обрезанные ветки (однажды, когда я ухватил руками кипу веток, меня укусил тарантул). Осенью мы собирали виноград и делали вино - в этом уже участвовала вся семья (мы с мамой специально приезжали из города на выходные). Мы не давили виноград ногами, как это показывали в итальянских романтических фильмах (о чем я жалел), а вместо этого дед использовал специальную давилку - бочку с помещенным внутрь нее прессом, который вкручивался с помощью железной крестообразной ручки-штурвала. Давилки для винограда часто были предметом спора между соседями - виноград был у всех, а давилка далеко не у каждого, поэтому соседи часто одалживали давилки друг у друга, забывая отдавать (особому осуждению подлежали лица, забывавшие отдать давилку в конце сезона, оставляя ее у себя на год до сезона следующего, после чего хозяин давилки был вынужден идти к заемщику и требовать ее взад - этим, например, славился бабушкин брат дядя Миша Ловелас, дед часто имел к нему претензию насчет давилки). Конкуренцию виноградной давилке в деле одалживания и последующих споров между соседями могли составить, пожалуй, только нож-свинокол (это был особый, часто кустарного (зэковского) изготовления, тяжелый и острый нож - не всякий им владел, соседи часто брали его друг у друга на время свинокола, иногда не брезгуя даже украсть), весла (в случае поломки или утопления весла, рыбаки тоже часто одалживали чужие весла и забывали отдавать; проблема с веслами усугублялась их схожестью - часто-густо хозяин весел потом доказывал, что весла его или наоборот - не его, когда ему пытались всучить старые и негодные весла вместо одолженных новеньких) и... велосипеды.
– Велосипеды -
Велосипедный вопрос стоял в нашей местности остро и касался он не одалживания, а явного и неприкрытого воровства. В этом случае не могу сказать про весь Союз (возможно, на его необъятных просторах где-то имелись заповедные зоны честности), но в нашем городе и селе кража велосипеда была чем-то таким обыденным и общепринятым, что это даже не считалось общественно порицаемым деянием. Украсть оставленный кем-то без присмотра велосипед (например, под магазином) было если не доблестью, то во всяком случае поступком естественнным - в таких случаях осуждению подвергалась скорее жертва покражи - дурак и ротозей в понимании общественности. Селяне воровали друг у друга велосипеды внаглую, при малейшей возможности, и лишь по причине близкого соседства (на чужом велосипеде могли увидеть и накостылять) предпринимали некоторые меры для маскировки - украв велосипед, его разбирали на части и собирали заново в новую конструкцию, используя старые части своих или ранее украденных велосипедов, чтобы сосед ничего не смог доказать. Поэтому все жители села разъезжали на велосипедах смешанной конструкции - у одного, скажем, была своя рама, но краденые колеса, у другого, напротив - свои колеса, но краденая рама. Если же украсть велосипед по каким-то причинам (скажем, хозяин был неподалеку и мог вот-вот выйти из магазина) было невозможно, то хорошим тоном считалось причинить хоть какой-нибудь вред - снять катафоты (катафоты полагались непростительной роскошью) или спустить колеса, выкрутив ниппели (человек, увидевший бесхозный велосипед и не выкрутивший ниппели, считался пустым, ни к чему не пригодным человеком - ниппели были в дефиците, разжиться ими часто можно было, только скрутив с чужого велосипеда, и иметь дома запас никогда не мешало).
– Виноградник -
Виноградник так же неоценим в детских играх (в прятки или войну), как, скажем, сараи, потому что в винограднике можно прятаться целую вечность (а, заметив противника, крадучись, переползать между кустами в другой ряд), а когда виноград поспевал ("плавай" можно было кушать уже с середины-конца августа), то мы часами там торчали, объедая спелые гроздья (начинали с самых вкусных, десертных - "березки", "дамского пальчика" и "воловьего глаза", чем повергали в сильное уныние деда - он вечно жаловался, что из-за нас ему никогда не удавалось попробовать этих прекрасных сортов). Не скрою, виноградник так же удобен и для первых детских опытов курения - частенько, украв у деда несколько беломорин из пачки, мы прятались в винограднике, чтобы их скурить.
Дед вырубил виноградник в середине 80-х из-за горбачевской антиалкогольной кампании, оставив только арки с "конкордом", "изабеллой" и "лидией", но, прежде чем вырубить, насадил между рядов абрикосовых деревьев, так что через несколько лет у нас на месте виноградника появился абрикосовый сад.
– Черешня -
Как я уже сказал, сада у нас вначале не было, а был виноградник, но из-за горбачевской борьбы с алкоголем виноградник пришлось вырубить и посадить вместо него сад. Дед решил посадить абрикосовые деревья, и я догадываюсь, почему: до этого у нас во дворе была одна яблоня "симиренко", которая хорошо плодоносила и снабжала нас яблоками на целую зиму, другая яблоня -"белый налив", яблоки на ней всегда были червивые, и груша, плоды которой, покрытые какой-то серо-коричневой плесенью, были твердыми и невкусными. Эти три дерева росли прямо перед входом в дом и были для меня вратами ада. Выше я перебирал возможные варианты рая, которые бы меня полностью устроили, если кто вдруг предложит, но если мне суждено попасть в ад, то ни секунды не сомневаюсь, что на входе в этот ад, перед самой его дверью, будут расти три дерева - яблони "симиренко", "белый налив" и та самая, покрытая паршой груша. И пока я буду идти своей короткой дорогой в ад между этими деревьями, мне на голову и за шиворот будут сыпаться огромные, мохнатые отвратительные гусеницы, как они сыпались на меня, когда я ходил по нашему сельскому двору. Гусениц было такое множество, что за ними часто не было видно стволов деревьев - только копошащаяся мохнатая масса. Они доводили меня до бешенства и истерики, эти гусеницы - всякий раз, выйдя из дома, я припускал через двор со всех ног, пытаясь проскочить опасную зону, но даже во время такого спурта гусеницы умудрялись упасть мне за шиворот, как будто они только и ждали этого моего забега и, тщательно прицелившись, прыгали с яблони прямо мне на голову.
Кроме этих адовых деревьев, в досадовую эпоху у нас вокруг дома росло несколько вишен-"склянок" (кислая алая вишня, пригодная для компота), парочка вишен-"владимировок" (вишня послаже, красная до черноты, если дождаться, пока поспеет), две-три сливы-"терновки" и самое главное дерево, царица нашего двора - черешня.
Черешня росла
Бороться со шпаками за верхние ветки мог только дядька Вова. Он единственный из всех мог с обезьянней ловкостью взобраться на самые высокие и тонкие ветки, усесться там удобно, как орангутанг, и собирать черешню в ведро. Дядька страшно любил это дело - собирать черешню и вишню. У каждого свои способы медитации и, видимо, дядкиными способами были чтение Пикуля и собирание вишни. Я же терпеть это не мог, но, как вы можете догадаться, всегда назначался дядьке в помощники. Собирать черешню меня не заставляли, потому что я был толст, неуклюж и мог, чего доброго, сверзиться с дерева, но от вишни мне открутиться не удавалось - мы с дядькой забирались на крышу, усаживались там с ведрами и часами рвали вишню-"склянку", которая пригодна была только для противного компота, который я тоже терпеть не мог. Если перед дверью в ад мне придется пройти под деревьями с падающими с них гусеницами, то за этой дверью, так подозреваю, меня заставят влезть на крышу (какого-то адового строения, например, котельной) и собирать там вишню-"склянку" в пластмассовое ведро. Хуже всего в этом то, что, собрав полное ведро вишни, я буду вынужден пройти с ним в следующий круг ада (где еще неизвестно, чего мне предложат), и потому буду тянуть время - собирать в час по вишенке, и страдания мои текущие, но знакомые и привычные, будут усугубляться ожиданием страданий предстоящих, но неведомых. И если распоряжаться всем этим будет высшая сила с чувством юмора, то она обязательно поместит рядом со мной на эту крышу моего дядю Вову, для которого это будет самый настоящий рай, особенно, если ему разрешат взять с собой на крышу котельной пару томов Пикуля.
– Веранды -
Веранды у нас тоже любят - строят вначале дом из кирпича, а потом думают, не маловато ли комнат? И пристраивают к дому еще комнаты - деревянные, называют их верандами. Веранды я тоже люблю, но не так как беседки - места уединения и укромного отдыха, а как промежуточное место перед входом в дом, что-то вроде чистилища, для человека, обремененного не слишком большими грехами. На веранде, к примеру, вы можете снять обувь или выпить стакан вина - очиститься перед входом, также там можно хранить продукты - яблоки или холодец, зимой, вместо холодильника или погреба, потому что летом на веранде тепло, как на улице, а зимой - так же холодно (если в городе человек в поисках "чего-нибудь вкусненького" сразу бежит к холодильнику, то для сельского человека ближайшее хранилище "чего-нибудь вкусненького" - веранда). В нашем доме было две веранды - одна, поздняя (я уже застал ее постройку) была пристроена к новому главному входу в дом, там бабушка хранила зимой холодец, торт "Наполеон" и другие продукты, готовые к употреблению и нуждающиеся в холоде; другая же веранда (ранняя) была пристроена к старому главному входу (ее построили еще до моего рождения, а потому я не помню времени, когда тот вход еще был главным, как не знаю и подоплеки того, почему деду с бабушкой взбрело в голову закрыть вход в дом, выходящий к улице, и сделать главным другой вход, со двора, по сути "черный", но подозреваю, что это каким-то образом связано с той нелегальной торговлей, какой мы всю жизнь занимались - рыбой и вином, с клиентами легче было общаться с внутреннего входа, скрытого от посторонних глаз с улицы). На этой веранде бабушка с дедом держали в ящиках яблоки "симиренко", я их дюжинами съедал за чтением (в описании дома слишком часто для неначитанного человека говорю о чтении - но чем же еще заниматься в доме ребенку на каникулах? И о чем еще можно вспомнить?) - пойду на веранду, возьму дюжину яблок, вымою под краном и лежу потом на диване, читаю, яблоки рядом в миске, читаю до тех пор, пока вместо яблок не останутся одни огрызки (книги сейчас неинтересные, оттого и яблок я ем куда меньше), потом иду на веранду за следующей дюжиной.
– Сарай -
Войдем уже в сам дом через "новую" веранду и попадем в первую по счету комнату - "сарай". Не могу толком объяснить, почему она называлась "cараем", но по сути это была прихожая, или есть еще такое отвратительное русское слово - "сени". "Ласточка с весною в сени к нам летит" - в школе учили такое стихотворение. Я ненавидел заучивать наизусть стихотворения, потому что у меня плохая память. Оттого и к слову "сени" отношусь предвзято. К ласточкам, впрочем, нормально отношусь. У нас было множество гнезд ласточек - на нутрятнике и веранде. Скорее всего, название "сарай" осталось от старой планировки дома, когда здесь, возможно, и вправду был какой-то сарай. На самом же деле, "сарай" служил нам кухней - здесь была печь, которую мы топили дровами и углем и варили на ней буряки и кашу из дерти для свиней. У печи любил сидеть дед, куря "беломор" и попивая чай - дед выкуривал две пачки "беломора" в день и выпивал какое-то страшное количество чая, потому что курил дед всегда, часто прикуривая одну папиросу от другой, а чай пил все время, когда не работал или не был на рыбалке (на рыбалку мы брали с собой молоко или воду из фонтанчика на пляже) - чашка чая всегда была при нем, когда он лежал в своей дальней комнате, читая книгу или газету (тогда дед посылал меня в "сарай" заварить ему свеженького чайку).
"Сарай" также служил местом приема важных посетителей: когда заходили клиенты пропустить стаканчик или купить вина на вынос, бабушка обычно наливала им на веранде, не приглашая дальше (исключением был, пожалуй, только Тито Ивахненко - он нахально просачивался с веранды в "сарай", усаживался там на табуретку и, бывало, торчал целый час, выпивая далеко не один стакан вина. "Маруся, налей", - говорил он бабушке. Иногда за Тито приходили младшие Ивахненки, вытаскивали за шиворот и выговаривали бабушке за то, что она его спаивает - у Ивахненок виноградник был не меньше нашего, вина они делали тонну, но Тито предпочитал ходить к нам, чтобы избежать репрессий со стороны родственников), а вот, например, бабушкин брат, дядя Миша Ловелас, всегда был приглашаем "в сарай", где бабушка иногда даже накрывала ему стол, когда он был голоден. Они там подолгу сидели вдвоем и говорили по-гречески - никто из нас не мог понять ни слова из их разговора, потому что бабушка и дядя Миша Ловелас были последними носителями греческого в нашей семье.