Самозванец и гибельный младенец
Шрифт:
Боярин и воевода Михаил Глебович Салтыков сидел на стульчике, выпрямив спину, сложив руки на коленях и закрыв правый глаз, чтобы дать ему отдохнуть. Левый глаз у Салтыкова выбила татарская стрела еще в молодые годы, а в последнее время он почувствовал, что хуже видит и оставшимся правым. Не мудрено. Полгода в этих болотах, невылазно. Как и его стрельцы, он переболел здесь какой-то дрянью, которую местные крестьяне называли «мытом», мерз и промокал, промокал и мерз, рисковал каждый день жизнью – и удивлялся стойкости защитников Кром. Почему эти люди с радостью готовы головы сложить за своего «царевича» – быть может, и не беглого чернеца, однако отчаянно смелого самозванца уж точно? Он видел, что его стрельцы избыли всякую злобу к людишкам «царевича Димитрия» и прекрасно понимал, во что это может в ближайшие дни вылиться. Если и сам он присягал какому-то мальчишке, Борискиному выблядку, со страхом и недоумением, можно только представить, о чем после того смотра полночи шушукались его стрельцы. И кто прав оказался? Стрельцы ведь! Теперь главного воеводу назначает Сенька Годунов, ведавший при двоюродном брате всеми грязными и тайными делами царствования… Неожиданно мысли воеводы обратились к его второй, молодой жене Наталье, которую он, отъезжая на службу, заточил в своем имении Райгородке возле Боровска и с которой не виделся вот уже более полугода. Чем занята сейчас в глуши дочь придворного? Заживут ли они с нею когда-нибудь дружно и весело, хоть поначалу супружеская жизнь настолько не заладилась, что ему сейчас и возвращаться в имение неохота? Может быть, не стоило и…
Тут Басманов оттолкнулся вдруг обеими руками от стола и, легко выпрямившись, явил всем свое лицо – красное, размякшее, в слезах ставшее совсем юным, мальчишеским. Выговорил натужно:
– Зовите всех полковников… и стольников… и голов стрелецких…
Тогда князь Телятевский открыл один глаз и вопросил хрипло:
– Не напрасно ли на рожон лезешь, Петр Федорович? Ну, явил ты нам свою обиду, и ладно… Зачем же еще и войско смущать? Полковники стрелецкие и атаманы молчать не станут…
– Зови, прошу ведь…
– Быть по-твоему, – и князь Андрей дважды хлопнул в ладоши.
Прибежал его оруженосец, разряженный, будто на Москве к царскому выходу в Теремном дворце готовился, и через минуту в шатре толпились уже все стольники, бывшие при войске под Кромами, и все наличные в нем начальники.
Не мешкая, Басманов возвел красные свои очи горе и запричитал, будто по покойнику:
– Отцы мои, государи! Батюшка мой, блаженной памяти Феодор Алексеевич, был вдвое больше по чину деда князя Андрея Андреевича, об отце его уж и не говорю! А царь и великий князь Борис Феодорович, вы все ведь помните, как меня пожаловал за мою службу! Что ж теперь делается? Ныне ведь Семен Годунов выдает меня в холопы зятю своему князю Андрею Телятевскому – и я не хочу жив быть, уж лучше смерть приму, чем такой позор!
Замолчал славный полководец и снова рухнул на стол. По спине его, обтянутой парчовым кафтаном, пробежали судороги. Стоявшие полукругом вокруг него и главных воевод всяких чинов начальники подождали почтительно, не промолвит ли еще чего, потом переглянувшись и легко зашумев, покинули шатер. Промедлив несколько, за ними вышел Салтыков, убежденный, что выходка Басманова отнюдь не глупа, отнюдь не отчаянно-самоубийственна: внук знаменитого изобретателя опричнины Алешки Басманова вступает в борьбу с московскими боярами, правящими от имени юного царя. Следовало ожидать важных событий и к ним подготовиться.
Князь Катырев-Ростовский проводил старого лиса Салтыкова невидящим взглядом. Если Петька Басманов сегодняшней выходкой перечеркнул всю свою службы и все свои подвиги при Годуновых, он знает, что делает. Желает в тюрьму или в ссылку – да скатертью дорога! Князя Михаила Петровича куда больше заботила его собственная судьба. Очень не понравились ему лица казаков, да и стрельцов тоже во время торжественной присяги царю Феодору Борисовичу, а за две недели, протекшие с того дня, верные его люди покрутились среди войска и донесли, что каждый второй не стесняется ворчать, что «противиться правильному царевичу невместно есть». И ведь не схватишь такого изменника – отобьют! Воинский народ зол, устал, замучился и вот-вот совсем откажется подчиняться. Во всяком случае, дворян и детей боярских, отъехавших из лагеря будто бы на похороны царя Бориса, и Басманов не смог удержать. В этих условиях отнюдь не радовала князя Михаила Петровича высокая честь высшего начальствования всем московским войском, высланным против самозванца, при неопытном главном воеводе князе Андрее. Велика честь, да нельзя сесть! И решил князь Михаил Петрович при первых признаках измены войсковых людей или – чем черт не шутит? – самого Петрухи Басманова из лагеря бежать. Уж лучше опала от Сеньки Годунова, чем тебя свои же стрельцы на копья поднимут. А пока суд да дело, удвоить караулы возле своего шатра.
Князь Андрей успел уже подавить обиду. Спору нет, отец Петьки, любимец тирана, как в иноземных летописях называют царя Иоанна Васильевича, достиг высших чинов. Однако же в кровавой опричнине выслужился, а не в земщине, как порядочные люди. И награжден был за заслуги не на поле битвы, в отличие от отца, знаменитого воеводы Федора Басманова, а за столом царя Ивана и, как говорят, в его спальне. И сгинул ведь безвестно, а слух прошел, что перед тем как самому пришлось голову на плаху положить, заставил его тиран совершить отцеубийство. Сам же Петька воспитывался в чужой семье, и всего лет десять, как освобожден от родовой опалы. Так о каких чинах речь? И как это он смерть позору предпочтет? Неужели вооружится и в одиночестве или сам-друг с оруженосцем поскачет брать Кромы? Да стяг тебе в руки, Петька! Ты богатырствуй, Аника-воин, а мы на тебя поглядим!
Тут поймал на себе князь Андрей тяжелый взгляд старого Катырева-Ростовского, они перемигнулись и разом поднялись с низких своих сидений. Вышли без слова, только князь Андрей уже на выходе из шатра руками развел. За ними Иван Годунов да князья братья Голицыны.
Оставшись один, Басманов пару раз тяжело вздохнул, встал прямо, вынул из длинного широкого рукава платок и вытер лицо. Посмотрел недоуменно на стол, на ременные стулья, потянул воздух носом. Прочистил с помощью больших пальцев обе ноздри, промокнул нос платком и снова втянул воздух. Подумал, что нарочно себя заводит: а чем же еще, спрашивается, могут пахнуть воинские люди, днем и ночью сражающиеся в болотах да на сырых низинах? Лесными фиалками?
Зашелестел полог шатра. Басманов вздрогнул и нащупал рукоять меча. Однако вошли его сводные братья, князья Василий да Иван Голицыны. Товарищ по детским шалостям Васька сказал вполголоса:
– Ты поступил правильно, Петька. Черт, да ты же не виноват, что царик и его сынишка тебя обласкали! Мы пришли сказать, что пойдем за тобою, куда поведешь нас!
Они обнялись, и Басманов сказал улыбаясь:
– Спасибо, братья! Ты, князь Василий, готовься все войско принять, если безначальным останется. А ты, князь Иванко, день и ночь будь готов – поедешь с важной вестью и честь великую за то примешь! Теперь же разойдемся – и стражу возле шатров укрепите, не храборствуйте по-пустому, прошу.
Басманов остался один. Подумав, откинул подальше полотно от входа в палатку и крикнул, чтобы позвали начальника охраны. Тот вбежал, вытирая тыльной стороной рот, и нашел своего господина на перине в жилом углу шатра.
– Матюшка, опять хватил чарку с утра? Ай, как не вовремя…
– Так чтобы хвороба не прицепилась, государь мой Петр Федорович… Уже ведь докладывал.
– Матюшка, сейчас они меня не тронут: сей щеголь, дворцовый воевода, должен с большим воеводой сначала это дело обговорить. Мы же пока съездим к яме, где самозванцевы лазутчики сидят. Отбери из моей охраны четырех надежных дворян в доспехах, пусть собираются. Сначала с нами поедут, а потом, куда я укажу, и пусть возьмут двух поводных коней. А как мы с тобою от ямы вернемся, поставь вокруг шатра десяток детей боярских в полном вооружении, да со слугами, и чтоб фитили тлели, да у нас с тобой по мечу – отобьемся, если придется. Понял? А сейчас принеси мне умыться, да вода чтобы была не из болота, а ключевая, холодная. Постой, а ты как – не боишься против последней присяги пойти, Матюшка?
– А я тебе присягал, Петр Федорович.
Через час Басманов, с одной саблей, да накинув на плечи соболиную шубу, подъезжал внутри малого отряда к яме, выкопанной на самом краю лагеря и наполовину перекрытой легким бревенчатым настилом. Два охранника с алебардами и пищалями встали с пеньков при приближении воеводы.
Басманов спешился, предоставив Матюшке поймать поводья, и, кивнув в ответ на поклоны охранников, распорядился:
– Лестницу!
Охранники притащили корявую, кое-как сбитую лестницу, спустили ее в яму – внизу хлюпнуло. Воевода поморщился, сбросил шубу на руки Матюшке и принялся довольно ловко опускаться по лестнице. Увидев под ногами жидкую грязь, чертыхнулся и уселся на перекладине, саблю, чтобы ножны не испачкались, положил на колени. Позвал негромко: