Самурай Ярослава Мудрого
Шрифт:
— Понятно, Дед. Видимо, то же самое и с водяными нежитями, и полевыми, и прочими, что не с людского двора.
— Тут лучше лишний раз поберечься, ты теперь для нас как гривна беспризорная — всякому охота заполучить, — опять же серьезно сказал Дед.
— А есть ли слово или вещь какая, чтобы нежить не трогала? — Мне все еще не хотелось думать, что я из необыкновенного стал обыкновенным, да еще и особо интересующим нежить.
— Для каждой нежити свои слова и свои вещи. Языку я тебя помаленьку стану учить, глядишь, пригодится, — утешил Дед, — дело твое воинское, куда пошлют, загодя не скажешь,
— Ясно. То есть для тебя, Дворового и Банника я тут очень даже кстати и на радость?
— Ну ты не особо-то нос задирай, Ферзь, — Дед смутился и сделал вид, что страшно занят. Я внутренне ликовал.
— Понял я тебя, Дед, — отвечал я, собираясь.
— Далеко ли, Ферзь? — поинтересовался нежить.
— Надо до Ратьши дойти, есть у меня идейка во дворе додзе поставить, но на его деньги, — честно ответил я.
— Чего поставить? Или кого? — не понял Дед.
— Думаю попросить уных сюда отпускать заниматься, Дед, — мне неохота по двору княжьему шнырять. Там и дружинники, и варяги, а сам знаешь, что всем сразу зуд свои советы давать, когда ты что-то делаешь, в чем и они понимают или им кажется так.
— Тут ты прав, Ферзь. Советчиков много, а дела стоят. А Дворового ты про додзе твое спросил?
— Пока нет. Спрошу сейчас. Как думаешь, откажет? — Я забеспокоился.
— Не должен, вы с ним вроде как в мире пока. Опять же лошадок ты по вежеству поставил, псину тоже попросил не обижать, нежить уважение ценит. Поди, поди, поспрошай его, ему понравится!
Я покорно пошел на конюшню и громко произнес:
— Дворовый, а Дворовый! Я с просьбицей до тебя. Мне бы на дворе постройку сделать да юношей сюда привести надобно, учить их стану. Позволяешь?
— Ставь, только пристроек не зори, — голос Дворового был резче, строже, чем у домового.
— Спасибо тебе, дядюшка Дворовый, — поклонился я, и что-то прошелестело мне в ответ. Я пошел со двора в дом, положил на плечо меч и отправился к княжьим теремам.
Княжий двор встретил меня обычной суетой, только поклоны челяди, которую было несложно отличить, отличались глубиной и уважительностью. Видимо, Фарлоф достал всех хуже грыжи. Дружинники чинно кивали мне, я отвечал тем же, а варяги делали вид, что не замечают, но не хамили, а меня обоюдное игнорирование устраивало. Все же интересно. Я в самом деле наставник уных или я бультерьер? Или я и то и другое? В свободное, значит, время, бультерьер? А в остальное — мудрый пестун уных Ярослава Мудрого. Или Хромого, надо думать, что «Мудрого» ему народ даст чуть позже, да и народ ли это дал… Дали в теремах, а в народ спустилось, могло быть такое? Вполне, вполне. Да и какая разница, если прозвище ему пристало, как собственная кожа? Он бы и сейчас его не посрамил.
Тут я заметил государственного человека Поспела и поманил его пальцем. Тот подбежал, поклонился и сказал:
— Здрав будь, Ферзь. Аль дело какое тут?
— И ты здрав будь, Поспел. Дело малое, тут ты угадал. Мне бы Ратьшу повидать, Поспелка.
— А Ратьша нынче не тут, он домой ушел, только ранним утром и был, — отвечал Поспел, расстроившись за меня.
— А показать его дом сможешь? Отпустят тебя со двора? — наклонился я к Поспелке.
— Как скажу, что с тобой, так куда
До двора Ратьши оказалось неблизко. Странно, я был уверен, что такой человек, как Ратьша, живет близко к князю. Спросить, что ли? А что, возьму да спрошу. С меня станется.
Калитка оказалась незаперта. Я постучался в воротину кольцом-ручкой, мне никто не ответил, и я решил войти во двор. Погорячился, однако!
…И едва успел сунуть государственного чиновника для особо мелких поручений себе за спину, когда с дальнего конца двора на нас кинулось страхолюдное, могучее чудовище, на морде которого ясно читалось: «Смерть!» То, что убивать нас несся настоящий взрослый меделян, меня не утешало. Собака не лаяла, значит, шутки кончились, не начавшись. Рука машинально ухватила меч за рукоятку, черт с ним, с вежеством! Жизнь дороже, да и пацан тут еще.
В последний момент память спокойно подсунула мне Деда, который прошипел что-то Графу. Хуже, конечно, может быть, если я потрачу время на слова, а они не помогут, но это лучше, чем убить хозяйскую собаку. И я зашипел на уже подбежавшего кобеля. И кобель остановился и отступил, прижав хвост и негромко гудя. Я не шевелился. Нельзя искушать труженика. Убьет и будет прав, полностью такого зверя не подавишь шипением. Я — враг его кровный, вор и с палкой. Так что дышу тихо и заклинаю Ратьшу выйти на двор.
— Поспел. Не шевелись. Не говори. Не маши руками. Не беги. Пока думаешь, что сказать, — сделай реве… Стой, в общем, не рыпайся! — проинструктировал я мальчишку. Тот даже не пискнул в ответ, как сделали бы девять детей из десяти на его месте. Детей моего старого мира. Поспел рос в другом.
Я не знаю, до чего бы дошло великое противостояние, но кобель, измученный жаждой деятельности и невозможностью утолить ее, громко и басовито гавкнул пару раз. Дверь в большущей избе (но не тереме!) распахнулась, и на пороге появился Ратьша.
— Мать вашу! Калитку не закрыли! — взревел он, обращаясь к кому-то в доме. Оттуда что-то забубнили несколько голосов, но Ратьша уже шел к нам: — Свои, Буран, свои, не трогать! — Пес успокоился и подошел поближе, чтобы убедиться, не ошибается ли его владыка. Чудовищная морда его ткнулась мне в пояс, пес обнюхал меня и отошел. В душе я понадеялся, что мой Граф в свое время тоже войдет в такую же стать.
— Здрав будь, Ратьша-тысяцкий! Прости, что вломился, как к себе домой, не подумал, — заговорил я.
— И ты здрав будь, Ферзь, — отвечал Ратьша, — одного не пойму я, как Буран на тебя не бросился, а брехать стал. Ты не колдун ли, Ферзь? Моего пса на испуг не возьмешь, он и на войне бывал, и на медведя один хаживал.
— Повезло, видать. Как он кинулся, так я и замер, и Поспел замер, видимо, пес от наглости такой и опешил.
— Разве что, — с сомнением протянул Ратьша, глядя то на пса, то на меня. Поспел завозился за спиной, отмерев, и вышел к нам. Пес понюхал и государственного мужа, успокоился окончательно и тяжело лег там же, где и стоял. Мощь этой собаки поражала. Несмотря на свободную шкуру, тело пса бугрилось могучими мышцами-канатами, оплетая его. Лапы толщиной напоминали мое предплечье, а шея походила на загривок буйвола.