Самвэл

Мелик-Акопян Акоп

VIII ОХОТА

С луком через плечо и колчаном за спиною, с длинным копьем в руках Самвел ехал на гнедом скакуне по дороге к Ашти-шатскому монастырю. Резвый конь играл под всадником, делал затейливые курбеты, грыз удила, и на губах его уже через несколько минут выступила пена. Однако он скоро угомонился и присмирел, огорченный, что хозяин не замечает его проделок. Прежде ему не раз доводилось выезжать с молодым князем, и тот обычно всячески поощрял и ободрял своего скакуна. Отчего же сегодня хозяин так невесел и не произносит ни слова? Именно это и огорчило чуткое животное. Ведь в нарядном уборе самого скакуна не было упущено ни одной мелочи, и ничто

не могло бы вызвать его недовольства: узда была сплошь разукрашена розовыми кисточками, вправленными в серебряные розетки в форме бубенчиков, шею охватывал серебряный обруч, тоже с бубенчиками, которые мелодично позванивали при каждом движении благородного животного; нагрудник был расшит разноцветным бисером и заканчивался треугольным амулетом, который должен был уберечь коня от злого глаза и от несчастных случайностей; стремена были серебряные, луки седла тоже из чистого серебра, само седло обито барсовой шкурой.

Две борзые, обе одной масти, обе в одинаковых дорогих ошейниках, бежали впереди князя; позади ехали два оруженосца с ловчими соколами.

Слуги тоже дивились молчаливости молодого князя, тому, что он так ушел в себя, не глядит по сторонам и не замечает даже дичи, которая то и дело попадалась им на пути. Дорога тянулась вдоль ущелья, в теснине меж горных склонов, покрытых густым лесом. Лучи солнца не в силах были пробиться сквозь плотные кроны деревьев; ветви протянулись через дорогу навстречу друг другу, сплелись и образовали зеленый свод. Порою ущелье расширялось, и тогда взору открывался зеленый бархат лугов, усыпанный яркими цветами.

Сколь сладостен был утренний щебет птиц, сколь сладостен нежный шелест листвы! Еще сладостнее журчал горный ручей, весело сбегавший вниз в своих зеленых берегах. Все взывало о радости, все дышало жизнью, все ликовало, и только душу Самвела захлестывали волны неизбывной тоски. Чем больше размышлял он о грядущих бедах, тем более устрашающие размеры принимали они в его глазах. «Как знать, — думал он, — быть может, недалек день, когда безмятежный покой этих прекрасных зеленых кущей возмутят звуки страшной, неслыханной междоусобной сечи, тлетворный запах смерти заглушит собою аромат этих дивных цветов, и брат, подняв меч на брата, обагрит братнею кровью эти зеленые долины...».

Даже звери и птицы — и те, казалось, понимали, что Самвелу сегодня не до них: они без страха попадались ему на глаза. Вот робкая лань молнией вынеслась из прибрежных кустов, перебежала дорогу, мелькнула средь деревьев, взлетела на мшистый утес и принялась оттуда насмешливо разглядывать князя. Борзые заметили ее и вопросительно поглядели на хозяина. Не получив никакого приказа, они разочарованно затрусили дальше. Вот гомонливая стайка куропаток нарушила свистом своих крыльев царившую вокруг тишину. Сизым вихрем промчались они прямо перед носом у всадников и исчезли средь ближних скал. Охотничьи соколы спокойно дремали на перчатках княжих ловчих, однако дерзость красноклювых и краснолапых птиц разогнала их дремоту; хищники взмахнули широкими остроконечными крыльями и яростно рванулись вслед за добычей, но шелковые шнурки, которыми спутаны были их ноги, помешали этому.

Солнце стояло высоко, и по лесу разливалось благодатное тепло. Вчерашний ливень вымыл, освежил деревья, и их листва блистала всей роскошью своего обновленного наряда. Травы стали свежее, зелень мха гуще; ее мягкий ковер бережно прикрывал наготу деревьев и утесов.

Дождь в этих краях обычно очень не по душе сельским женщинам: он смывает с листьев сахаристый сок, которым покрывает его благодетельная природа, и тем уничтожает манну небесную, ниспосланную поселянам. Но на сей раз они успели заблаговременно собрать древесный сахар. Вот среди деревьев замелькали шалаши, сплетенные из свежих веток. Около них поднимался к небу и медленно таял в воздухе дымок костров. Девушки в длинных красных

рубашках и молодые женщины в красных покрывалах, словно яркие бабочки, кружились вокруг костров. На огне кипели большие котлы. В них ссыпали сахаристые листья, сахар растворялся в воде, потом листья выбрасывали, а воду продолжали кипятить, пока не выкипит. Так выпариванием получали древесный мед, называемый руп. Но самые нежные листочки, покрытые более толстым слоем сахаристого вещества, отбирали, накладывали друг на друга и клали под гнет. Так приготовляли вкусное и ароматное лакомство, которое называлось газпен. Газпен был для поселян благодатным добавлением к столу, особенно в дни зимнего поста.

Самвел проезжал почти рядом с одним из шалашей. Завидев князя, к нему подбежала совсем юная, едва переступившая порог детства девушка. Если бы лесные нимфы надели такую же красную рубашку, схваченную в талии таким же радужным пояском, и так же уложили венцом на голове свои длинные косы, все равно они не смогли бы стать столь же прелестными и привлекательными, как эта безыскусная и наивная поселянка. Увидев ее, Самвел придержал коня. Стыдливо потупясь, девушка подошла и протянула князю газпен.

— Пусть мой господин усладит свои уста.

Самвел принял и отведал лепешку газпена, похожую на круглую коврижку.

— Это ты сама готовила?

Ответом была застенчивая улыбка, озарившая лицо девушки.

Самвел протянул ей несколько серебряных монет.

— За то, что ты такая мастерица и делаешь такой вкусный газпен.

Девушка не сразу приняла подарок. Потом поклонилась и убежала к подружкам.

По обычаям тех мест, угощением одаривали каждого, кто проходил или проезжал мимо.

Самвел раздал газпен своим оруженосцам.

Чем выше поднималось солнце, тем оживленнее становилась дорога и тем чаще попадались им навстречу и горожане и сельские жители. Горожане ехали на лошадях или мулах, поселяне шли пешком. Пешие, едва завидев князя, сходили на обочину, останавливались, дожидались, пока он поравняется с ними, склонялись в поклонах и ждали, не поднимая головы, пока он проедет. Самвел для каждого находил ласковое слово, здоровался со всеми, спрашивал о здоровье. Всадники спешивались, тоже сходили на обочину и с покорными лицами стояли рядом со своим конем или мулом, а когда князь подъезжал, низко кланялись. Самвел терпеть не мог этот обычай и еще издали делал знак, что встречные могут не утруждать себя, однако они не переставали оказывать своему молодому князю подобающие знаки почтения.

Народ очень любил Самвела. Его мягкий и приветливый нрав, беспредельное милосердие и доброта и к горожанам и к поселянам сделали его предметом особого почитания. В этом княжиче не было ни бессердечия, ни высокомерия других на-харарских сынков, для которых породистый конь, собака или сокол имели куда большую цену, чем простой человек. Пото-му-то он казался крестьянам даже несколько странным. «Будто и не князь вовсе, — говорили они. — Ни бить не бьет, ни ругать не ругает».

Выйдя из ущелья, дорога свернула вниз по косогору, и перед Самвелом распахнулась широкая Мушская долина. Внизу, под темной сенью священного леса, еле виднелись высокие купола Аштишатского монастыря; вокруг раскинулся поселок того же названия, скорее оставлявший впечатление небольшого городка. Он принадлежал Мамиконянам.

Какой-то человек с косой на плече неспешно брел в сторону Аштишата. Он что-то напевал; слов, правда, было не разобрать, они тонули в потоке прочувствованных звуков. Певец был так увлечен своим занятием, что даже не слышал топота копыт за спиною, пока Самвел не окликнул:

— Малхас!

Крестьянин оглянулся, увидел князя, обрадованно поспешил к нему и по-приятельски взял коня под уздцы. Его мужественное лицо и крепкая кряжистая фигура говорили о здоровой, неиспорченной натуре.

— Ты мне нужен, Малхас, — сказал Самвел.