Самвэл
Шрифт:
ная, радующая сердце прохлада. Казалось, с самого сотворения этого острова на него не ступала нога человека. Не было на острове и зверей. Лишь изредка выскочит подпрыгивая из своей засады дикий кролик, боязливо оглянется и снова скроется в кустах. Даже птицы не решались пересечь необозримые просторы моря и приблизиться к негостеприимным берегам. Одни лишь вездесущие воробьи, да несколько певчих пташек своим неугомонным чириканьем и шумом нарушали вечную тишину.
Но на острове все-таки жили люди. Правда, их было всего трое.
Вот сидит на прибрежном песке один из них и не отрывает глаз от воды. Его острый взгляд пронизывает прозрачную воду до самого дна. Там лежит плетеная корзина, похожая на рыбачью вершу,
Второй обитатель острова тоже сидит на песке, неподалеку от первого, и что-то мастерит. Перед ним рассыпаны куски кремня разной величины. Он держит в руках один такой обломок и то обтесывает его, то шлифует трением о другой камень. Иногда пробует пальцем, остер ли. Он похож на первобытного человека, тоже когда-то изготовлявшего себе оружие из камня. Но то, что он делает — не оружие, хотя и похоже на секиру. Он изготовляет орудие труда, а не битвы. Это топор. Утомившись, юноша подпер голову руками и устремил взгляд в безбрежность морских волн. Оба молчали и лишь иногда перебрасывались скупыми фразами. Каждый делал свое дело, каждый думал свою думу. Ветхие лохмотья, едва прикрывавшие их наготу, говорили, что некогда они были почтенным монашеским одеянием, ныне утратившим подобающий ему облик. Лоскуты ткани были, за неимением ниток и иголки, связаны узлами и узелками, а кое-где сколоты острыми рыбьими костями вместо булавок. Казалось, что эти рваные лоскуты горестно шепчут друг другу: «Если и мы упадем, что же останется на этих несчастных?»
И все-таки даже в этом убогом рубище облик молодых людей излучал достоинство и внушал уважение. Лица были безмятежны, в глазах сияло неземное умиротворение. Видно было, что они давно смирились со своим незавидным положением.
Оба были примерно одного возраста, не старше двадцати пяти лет, и отличались только ростом и внешностью. Насколько крепко сбит был первый, настолько хрупок казался второй. Один был смуглый, другой белолицый, со светлыми кудрями до плеч. Первого звали Тиранам, сокращенно Тирэ, второго — Ростом. Это он сидел на берегу и следил за рыбачьей снастью, не отрывая серых глаз от прозрачной глубины.
— До чего эта рыба хитрая стала! — прервал он затянувшееся молчание. — Подплывет к верше, покрутится вокруг, будто принюхивается — и только ее и видели! Эх, будь хоть кусочек железки, я бы крючок сделал.
Он встал, отошел от своей ловушки и подсел к Тирэ.
— А у меня дела идут неплохо, — отозвался Тирэ. — Если и этот закончу, за сегодня будет два топора. Солнце высоко, — взглянул он на небо, — стемнеет еще не скоро. Вот только камень плоховат, стачивается быстро. Поработаешь денек — и ничего не режет. Все время точить приходится.
Он попробовал пальцем острие топора.
— Точи, милый Тирэ, точи — когда лезвие тупое, он быстро выбивается из сил. Боже мой, сколько он работает! Сегодня утром (ты еще спал, не видел) смотрю, он вышел из пещеры, бесшумно прошел мимо нас, чтобы не разбудить, и направился к ключу, который чудом забил под его руками, когда мы не находили питьевой воды. Умылся у ключа, опустился на колени и прочел утреннюю молитву. Потом взялся за топор и пошел работать. Долго прислушивался я к стуку его топора и к псалмам, которые он всегда поет за работой. Уснуть больше так и не смог. Рассвело, солнце взошло, а он уже работал. Скоро солнце зайдет, а он все еще работает. Не могу без слез смотреть на него, Тирэ: как он исхудал, как обессилел... Зачем он так утомляет себя!
— Спешит... Очень спешит... Сам понимаешь, дорогой Ростом — ведь мы так давно оторваны от мира... Чего только не могло произойти за это время на родине! Как там царь, что нахарары, какие еще бесчинства творит Шапух! Мы ничего не знаем! Помнишь
— Когда же, когда он достроит лодку! — воскликнул Ростом, и его красивое лицо помрачнело.
— Скоро... теперь уже скоро, — с покоряющей уверенностью сказал Тирэ. — В следующее новолуние нас здесь уже не будет.
Ответ Тирэ ободрил Ростома.
— Дай-ка я помогу.
— Начни лучше вот этот обломок.
Ростом взял необработанный кусок кремня и начал обтачивать.
— Его изматывает не работа, — продолжал Тирэ. — Спит он плохо, вот в чем дело — почти совсем не спит. Я не раз замечал, что он встает по ночам и, погруженный в свои думы, обходит вдоль берега весь остров. Десятки раз обходит. .. потом сядет на берегу и сидит не двигаясь, вглядываясь вдаль. Туда, где осталась его утраченная слава... где остались без пастыря его церковь и его народ. И сидят он долго-долго, пока не взойдет солнце и первые лучи не напомнят ему, что пора снова браться за работу.
На красивое лицо Ростома снова набежала мрачная тень. Он отложил работу и грустно посмотрел на товарища:
—Неспокоен он... неспокоен сердцем, неспокоен душой.. . Можно ли уснуть в таком состоянии?! При нас он старается скрывать свою тоску — чтобы и мы не затосковали... Думает, мы все еще настолько слабодушны, что нам не под силу скорбеть его скорбями. Вот он и находит утешение в безмолвной печали.
Он провел рукой по лбу, откинул густые пряди, упавшие на лицо, и продолжал.
— Так дальше жить нельзя, Тирэ! Он почти ничего не ест, можно сказать, совсем ничего. Так он совсем себя изведет. Вчера сказал мне: «Ростом, погляди в лесу, может, грибов найдешь». Я обрадовался, кинулся искать — и нашел несколько штук! Но станет ли он есть?.. Несколько дней назад он заговорил как-то о смоквах. Я тут видел несколько плодов на одном дереве, каждый день ходил, смотрел снизу, не поспели ли. Дерево высоко, на крутой скале. Вчера утром пошел, с огромным трудом вскарабкался наверх, сорвал те, что поспелее. Разложил на листьях и поднес ему. Он обрадовался, благословил меня, а сегодня смотрю: как я их положил, так и лежат, ни одной даже не отведал.
— Может, забыл про них?
— Может... он теперь так рассеян.
— Немудрено...
Беседа двух юношей время от времени прерывалась глухим стуком, доносившимся из чащи леса.
— Он все еще работает.
— Да, все работает.
— Как считаешь, Тирэ, этот челн, который он строит... довезет он нас до суши? Я как-то немного...
— Немного сомневаешься? А я тебе вот что скажу, Ростом: расстели он свой плащ на воде и скажи нам: «Садитесь, поедем» — без колебания сяду и поеду. Я тебе больше скажу: суша не так далеко, как ты думаешь.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам сказал. Как-то он заметил птиц, они летели к нашему острову. «Это не морские птицы, — сказал он, — они летят с суши. Суша не далеко от нас».
Ростом задумался.
— Да, это верный признак, — сказал он наконец, совершенно убежденный. — Но не пора ли нам в нашу хижину?
— Пошли, разведем костер, приготовим чего-нибудь поесть к его приходу, — ответил Тирэ, собирая свои каменные орудия.
Ростом снова вернулся к своей верше и притянул ее к берегу на веревку из гибких веток. Потом запустил в нее руку и начал вытаскивать рыбу и укладывать в маленькую плетеную корзинку. Засунув руку второй раз, юноша вытащил двух раков: «А вы ты как сюда попали?» — удивился он и отправил раков вслед за рыбой. Выловив все, что удалось добыть к ужину, он опустил вершу на прежнее место, взял корзинку и пошел в глубь острова. Два друга, продолжая прерванную беседу, направились к хижине.