Самый опасный человек Японии
Шрифт:
– Можешь быть уверен, я не откажусь, – губы Кимитакэ изобразили улыбку. – Иногда я мечтал работать дипломатом, хотя и не верил, что это будет для меня возможным. Мой братик был всегда уверен, что это возможно, но он же ребёнок совсем… А ещё родители будут спокойны насчёт моего будущего… Кстати, Юкио-кун, а твои родители, которые в Наре остались, не пытаются тащить тебя на правильную дорогу? Или сами рады, что от такого отделались?
– Отечество – мои родители, – ответил Юкио. – Но я вас понимаю, семейных.
– Надо будет зайти к директору, – продолжал Кимитакэ, больше чтобы заполнить неудобное молчание. –
– Я думаю, нам сейчас не стоит к нему даже приближаться, – заметил Юкио.
– Зря опасаешься. Я же говорил с ним сегодня. Он человек понимающий.
– Причина тут другая, – голос длинноволосого стал тише. – Пока мы были на экзамене, кто-то отрезал господину директору голову.
5. Исчезнувшие бумаги
Казалось, что сама тишина в саду Гакусюина стала какой-то зловещей.
Разумеется, сегодня здесь и так было довольно тихо. Но сейчас, когда Юкио сообщил про отрезанную голову адмирала, словно изменился сам воздух – он сделался вдруг каким-то тяжёлым и трудным для дыхания, так что у Кимитакэ даже закружилась голова.
Школьник вцепился двумя руками в дерево скамейки, посопел носом и спросил:
– Кто это сделал?
– Я полагаю, враги нашего государства, – невозмутимо предположил Юкио. – Но точных подробностей пока неизвестно. Следствие уже ведётся.
– Тебя допросили? – спросил Кимитакэ, припоминая, как его самого недавно допрашивали. Интересно, как продвигается то дело…
– Нет, я же туда не ходил. А вот староста относил списки в домик директора и напоролся. Там уже всё оцеплено.
– Да уж, наделали дел.
– Господин Сюмэй перепуган, но и тут нашёлся повод для радости. Перед смертью господин директор успел подготовить и подписать все необходимые бумаги. Так что наша трудовая мобилизация пройдёт без проблем.
– Интересно, как они до него добрались, – размышлял вслух Кимитакэ. – Если мы это узнаем – мы узнаем и кто они такие. Он был из тех, кого голыми руками не возьмёшь. Значит, это был кто-то, кого он знал. Или кто-то под такого человека замаскированный…
– Мы узнали бы больше, если бы осмотрели место происшествия, – заметил Юкио. – Это довольно рискованно, но я могу попытаться. Тем более что в этот дом мы уже забирались.
Кимитакэ поморщился – это воспоминание было свежим и неприятным.
– Давай оставим это полиции, – попросил он. – Если эти злодеи искали твою или мою голову, они рано или поздно до нас и так доберутся.
– Совершенно верно, – отозвался Юкио. – А мы их встретим во всеоружии.
* * *
Трамваи по военному времени ходили грязные и битком набитые. Объяснять кому-то что-то в такой толпе было нереально. Так что Кимитакэ нужно было уложиться в те несколько минут, которые занимала дорога от школьных ворот до трамвайной остановки.
– У меня сохранились какие-то бумаги с моими ранними упражнениями, – торопливо говорил он. – Их надо забрать с собой в первую очередь. Зубную щётку всегда можно купить на месте… или отобрать. А вот такие бумаги должны быть под присмотром.
– Боишься, что спрятанные там чернильные драконы смогут проникнуть на волю? – поинтересовался Юкио.
– Боюсь, что их кто-то найдёт и сможет восстановить по ним ход моих мыслей, – возразил Кимитакэ. – Раньше я думал, что это постыдно. Теперь понял – это смертельно опасно.
– Что же ты там писал такое страшное?
– Самое страшное в каллиграфической магии – ей способен овладеть любой, кто способен смотреть и хоть как-то двигаться. Хоть зубами кисточку держи, когда знаки рисуешь! А теперь представь, что такое могущество угодит в руки тех, кто осмелился отрезать голову директору самой престижной школы в Японии!
Но они всё же завернули по дороге к трамваям в женский корпус, чтобы поделиться новостями с Ёко. А заодно выяснить, вдруг у девочек тоже кому-то что-то отрезали?
Однако им не удалось пройти дальше ворот.
У девочек была своя комиссия. Только она отбирала на курсы медсестёр. По какой-то причине приём шёл прямо в саду, неподалёку от входа.
Комиссию возглавлял седой и громогласный доктор в белом халате, огромный, как борец сумо. Прямо сейчас он экзаменовал тщедушную анемичную школьницу лет четырнадцати с коротким каре, завязанным в куцый хвостик.
– Итак, дизентерия! Великолепно! Как называют её мои немецкие коллеги, «служанка войн». В мирное время бывает сравнительно редко и случается среди тех, до кого государству и другим приличным людям нет дела. В военное время просыпается и атакует подразделение с тыла. Нередко бывает так, что за войну в одном подразделении умирает от дизентерии больше человек, чем гибнет в бою. Вот почему бороться с дизентерией – так же важно, как сражаться с врагом. А теперь скажи мне, милая, каковы же основные симптомы дизентерии?
Девочка была неглупая – просто робкая и без привычки держать давление. Тем более что отвечать надо было на публике.
Собрав все немногие силы, она выдавила:
– Ну, п-понос.
– Понос! Великолепно! Понос! Ведро поноса!!! А какие основные способы заражения?
Девочка покраснела ещё сильнее. Бросила короткий взгляд сперва на подруг, потом на Кимитакэ и Юкио, что замерли у ворот, и произнесла очень робко:
– П-половой?..
– Ну ты хоть сама подумай, что отвечаешь, – заревело светило медицины. – Понос! Ведро поноса!!! Какой тут, к демонам, половой путь?..
Ребята отступили от ворот и двинулись в сторону трамвайной остановки.
* * *
Дома их ждала неприятная неожиданность. В гостиной сидел отец и читал сквозь неизменные узенькие очки очередную бесполезную газету.
Отец служил в Осаке, к большому облегчению других членов семьи. И было заметно, что служба нелегка, – он ощутимо постарел, черты лица стали жёстче, словно протравленные кислотой. И, хотя он был у себя дома, было в его присутствии что-то неправильное.
Прежде, пока жила бабушка, а по дому были развешаны шлемы, доспехи и большие мечи, отец предпочитал проводить время в конфуцианском уединении крошечного павильончика, который поставили для него в и без того тесном саду. В гостиной он появлялся, только когда было положено побыть с семьёй. Вообще, было заметно, что он за всю жизнь так и не понял старую Нацу – обрюзгшую, утратившую форму, но неумолимую, как само море. И в ту пору, когда она уже не могла скрывать старческих болей, всегда прятался, чтобы оправдаться тем, что подошёл слишком поздно.