Самый счастливый день
Шрифт:
«За тебя, — отвечает Викентий, — но её-то никто не тронет».
«И всё-таки, — говорю я, — и всё ж…»
Я замолкаю. Викентий рассказывает длинную историю про кота-рыболова, который удит тут по ночам. Я зеваю. Как долго её нет. И всего-то слетать на подмосковную дачу. Я даже подрёмываю слегка, уж очень длинен рассказ про кота-рыболова. Внезапно звонит телефон. Чёрный телефон на белом столике.
«Это она, — говорит Викентий, — бери же, бери».
……………………………………
Надо мной стоит Вера Петровна и протягивает телефонную трубку На ней цветастый халат, в зубах сигарета. Она улыбается, подмигивает.
— Милый голосок.
Я вскакиваю.
— Сколько времени?
— Берите трубку. — Она ставит телефон на пол и уходит, посмеиваясь.
— Алё?
— Это я. — Слабый голос в трубке. — Я стою на улице, и мне страшно.
— Сколько времени? Где ты?
Оказывается, тут, на перекрёстке. Ушла из дома и боится вернуться назад. Чертыхаясь, начинаю одеваться. Гляжу на часы, половина второго. Бог ты мой. Вера Петровна бросает из полуоткрытой двери комнаты:
— Ключи не забудьте, Ромео.
На улице зябко. Скудно горят фонари. Она закрылась в телефонной будке. Дрожит.
— Что случилось?
— Не знаю. Я проснулась, мне стало страшно. Я убежала из дома.
Я обнимаю её, пытаюсь согреть.
— Это бывает. Я тоже вскакивал в детстве. Что тебе снилось?
— Не помню.
— Пойдём, я тебя провожу.
Мы медленно бредём на Святую. В доме прохладно, дрова прогорели. Я начинаю хлопотать у печи, разжигаю огонь. Она забирается в одежде под груду одеял.
— Извини, что так поздно…
— Ничего. Надо выпить чаю, согреться, и ты уснёшь.
Господи, сердце щемит. Этот жалкий огонь в печи, холодная комната, груда одеял. И она, совершенно одна. Где эти треклятые родители? Если б я мог тут остаться… Даже слов подобающих найти не могу, бормочу только:
— Комитет послезавтра. Тебя вызывают. Ты знаешь?
Молчанье.
— Я и сам думаю, что лучше тебе не ходить. Заболей, как всегда.
Молчанье.
Закипает чайник. Но когда я наливаю стакан, она уже спит, накрывшись с головой. Я долго сижу рядом. Горячий стакан в моей руке остывает…
Заседание школьного комитета ведёт Маслов. Секретарь, десятиклассник Матвеев болеет, а Маслов, конечно же, его заместитель. Мне кажется, скоро этот человек займёт кабинет директора и, расхаживая по паркету, как Наполеон, будет вопрошать: «Ну, как наши дела, Николай Николаевич?»
Гончарова тоже член школьного комитета. Кроме них, несколько десятиклассников, я знаю их только в лицо, и робкая восьмиклассница, теребившая всё заседанье косичку и робко глядевшая на «старших товарищей».
Маслов сразу взял быка за рога.
— Мы очень рады, что на нашем заседании присутствует учитель литературы Николай Николаевич. Мы не хотим зря расходовать его время, поэтому сразу приступаем к вопросу, в котором он мог бы помочь.
— Одну минуточку, — сказал я. — Ты, конечно, имеешь в виду вопрос с Арсеньевой?
— Не только, Николай Николаевич. Члены комитета считают, что этот вопрос очень важен. Он имеет отношение не только к Арсеньевой. Арсеньева всего лишь один пример.
— Какой вопрос? — спросил белобрысый десятиклассник.
Маслов повернулся к нему с серьёзным озабоченным видом.
— Ты, Мотылёв, не знаешь, потому что отсутствовал на прошлом заседании.
— Я тоже не знаю, — сказал другой десятиклассник, чернявый.
— Как не знаешь? Мы говорили! Об антирелигиозной пропаганде!
— А… — произнёс чернявый.
Маслов обратился ко мне:
— Вопрос гораздо шире, Николай Николаевич. В последнее время стали замечаться нежелательные явления. В восьмом «Б», например, Кулакова носит крестик.
— Она не комсомолка, — пискнула восьмиклассница.
— Потому и не комсомолка! — отрезал Маслов. — С крестиками в комсомол не принимаем. Так что дело не в одной Арсеньевой. Дело в целом явлении!
— А где же Арсеньева? — спросил я.
— Она не пришла, заболела. Мы этого ожидали. Но, я повторяю, дело не только в ней. Вопрос стоит широко.
— Всё это очень абстрактно, — сказал я. — Что касается Арсеньевой, то в церкви она оказалась случайно.
— Как это случайно? — спросила Гончарова.
— Провожала старушку, знакомую бабушки.
— Так мы и поверили! — сказала Гончарова.
— Я, например, поверил, Наташа.
— Это потому, Николай Николаевич, что вы плохо её знаете. А мы учимся вместе. Арсеньева держится особняком, она чужак в нашем классе. Я не удивлюсь, если узнаю, что она каждый вечер молится! Смотрите, она опять не пришла! Ей просто наплевать! Сколько так может продолжаться?
— Это какая Арсеньева? — спросил белобрысый.
— Вот видите! — воскликнула Гончарова. — Её никто не знает, она не была ни на одном собрании! Зачем нам такие комсомолки?
— Подожди, Гончарова, — солидно сказал Маслов. — Дело не только в Арсеньевой. Я уже говорил.
— А чего она на собрания не ходит? — спросил чернявый.
— Потому что антиобщественный человек, индивидуалистка!
Дверь приоткрылась, в неё сунулась голова Камскова.