Санджар Непобедимый
Шрифт:
Особняком держалась группа хорошо одетых юношей в полосатых халатах, подпоясанных желтыми платками, по–видимому, золотая молодежь, байские сынки. Не обращая внимания на благочестивую, весьма торжественную обстановку, они веселились от души.
По красным, напряженным лицам, заплетающимся языкам и веселым возгласам чувствовалось, что жидкость в их чайниках имеет очень мало общего с чаем.
Проходя мимо этой группы, Гияс–ходжа опустил глаза и вполголоса заметил:
— Тише, друзья… Приближается момент испытания. Когда он отошел на приличное расстояние, один из
— Mo–мент ис–пы–та–ния! Испытывай самого себя, ходжа любезный, а я лучше испытаю вот этого пузанчика.
Он похлопал ладонью по чайнику и наполнил свою пиалу.
Из–под сводов галереи слышались ритмичные, выкрики: «Хувва–ха! Хувва–ха, хув–ва–ха».
Сидя на подогнутых под себя ногах, широким кругом расположились богомольцы. Посередине восседал седой пир — хранитель мазара — с бородой до пояса. Он молча раскачивался, как бы дирижируя радением. Сидевшие в кругу ритмично, но с огромной энергией раскачивались вперед и назад, касаясь лбом пола, одновременно с силой выкрикивая два слова: «Хувва–ха! Хувва–ха!»
В период, о котором идет рассказ, такие зикры — религиозные радения — были широко распространены по всей Средней Азии, а руководители басмачества поощряли их, стремясь подогреть фанатические чувства верующих.
Зикры устраивают, как правило, дервиши — мусульманские монахи.
Когда правоверный желает вступить в члены дервишской общины, он должен стремиться постигнуть бога. Но сделать это, как внушает мюриду наставник–пир, можно только путем бесконечного повторения имени божества, сопровождая его физическими упражнениями «над сердцем, имеющим форму шишки, помещающейся в левой части груди и содержащей в себе всю истину». Мюрид должен развить в себе способность сосредоточиться в сердце, отстраняя все посторонние мысли и обращаясь всецело к богу, то есть, получая дар откровения, вразумления или то, что называется «зикр». При помощи зикра, якобы, и достигается цель всех стремлений дервиша — восторг, экстаз, блаженство, в состоянии которого дервиш становится властителем идеи божества.
Люди, способные доводить себя во время дервишских радений до такого состояния невменяемости, были наиболее слепыми и безрассудными басмаческими воинами.
Участники зикра продолжали выкрикивать:
— Алла–ху! Алла–ху! Хувва–ха!
Гияс–ходжа посмотрел на равнодушное, утомленное лицо дряхлого пира и недовольно поморщился. Около него вдруг выросла согбенная фигура Ползуна.
— Вы чем–то недовольны, господин мутавалли? — спросил он.
— Надо подогреть этих людей, — сердито заметил Гияс–ходжа. — Он подумал и вдруг сказал:
— Сейчас я скажу слово.
Раздвинув ряды, мутавалли вошел в круг. Все сразу замолкли, только двое или трое продолжали механически твердить слабеющими голосами: «Ху, ху!»
Закатывая глаза и подвывая, Гияс–ходжа заговорил:
— О ты, многожеланный! Ты, который служишь в час смятения! В глубочайшей темноте ты видишь все вещи. В час стыда и смущения только ты один можешь защитить меня. В час опасности твой верховный разум поддержит меня. Пророк в суре бакрэ изрек: «Порицающие религию да будут
Участники зикра, точно бесноватые, завопили: «Ху, ху!» В круг начали подсаживаться зрители, до сих пор равнодушно взиравшие на радение. Крики усиливались, на покрасневших лицах появились крупные капли пота. Многим стало невмоготу сидеть. Они вскакивали и, продолжая кричать, надвигались на старика пира. В радение втягивалось все больше и больше людей. Некоторые, окончательно впав в экстаз, уже не кричали, а дико рычали: «Ху, ху!»
Перебирая четки, Гияс–ходжа похаживал позади теснившейся вокруг пира толпы, с удовлетворением прислушиваясь к яростным воплям. Уже больше часа шло радение.
Но вот взгляд мутавалли упал на группу веселящихся юношей, и лицо его помрачнело. Размеренным шагом он подошел к ним и холодно сказал:
— Что это значит? Вы, сыновья правоверных… Тогда один из пировавших хихикнул и, подняв пиалу, нараспев начал декламировать.
— Чаша любовная, чаша угощения, очередная чаша беседы, чаша дружбы, напои его допьяна.
Он встал, пошатываясь, подошел к Гияс–ходже, фамильярно взял его под руку и, дыша винным перегаром прямо ему в лицо, забормотал:
— Как вы смотрите, о святой, на хорошенькую, полненькую, веселенькую…
— Нечестивец! В таком месте… в такое время!
Он резко вырвал руку и в бешенстве зашагал к ковылявшему навстречу Ползуну. За спиной его грянул взрыв хохота.
— У нас свой зикр! Зикр! Ху–ва–ха. Хува–ха–ха! — вопили юноши .
— Слушайте! — крикнул Гияс–ходжа Ползуну. — Откуда они, эти?
Внезапно он замолк.
Через толпу двигалась группа людей. Впереди шел, как всегда спокойный и слегка улыбающийся, Санджар. За ним следовал Курбан в одежде джигита добровольческого отряда.
Гияс–ходжа стремительно наклонился к Ползуну:
— Ну, на этот раз наш дорогой Санджар попался.
— Как… Санджар здесь?
Ползун резко обернулся. При виде Санджара и его спутников он смертельно побледнел: посох нервно запрыгал в его руке. Горбун обернулся к Гияс–ходже. Во взгляде его можно было прочесть растерянность и гнев. Он прохрипел:
— Это ваша затея? Кто вам позволил?
Санджар, повидимому, ничего не замечал. Он с простодушным любопытством взирал на толпу, на беснующихся дервишей, на чинары, на гигантские котлы. Весело переговариваясь с Джалаловым, он шел прямо к пирующим юношам, которые уже успели раздобыть блюдо с дымящимся пловом и делали Санджару гостеприимные знаки.
Ничто не показывало, что Санджар встревожен и даже напуган, хотя впоследствии он признавался: «Я знал, что надо немедленно бежать, бежать к лошадям и скакать во весь опор, спасая свою жизнь, свою душу! Я сразу увидел, что попался в вырытую нам яму. Но я думал только об одном — кто же предатель…»
Он узнал об опасности не здесь на дворе, где происходил зикр, а раньше. Едва Санджар вошел в коридор с нишами чильтанов, как к нему подскочил анашист байбача и загнусавил:
— О пастух, вот ниша чильтана, покровителя пастухов. Дай мне худой и убирайся из нашего святого места.