Санджар Непобедимый
Шрифт:
Громко прозвучала команда:
— Становись! По коням!
X
Дверь скрипнула, и в михманхану вошел Николай Николаевич. Пробормотав «Здравствуйте!», он поискал глазами на стене колышек и повесил на него свою фуражку. Потом, не торопясь, прошел через комнату, сел поудобнее и, ни слова не говоря, принялся за ужин…
Только тогда Курбан обрел дар слова. Странно выпучив
— Это… вы?
Николай Николаевич, не переставая жевать, пробормотал:
— Д–да… Это я, кажется.
Этот глупый диалог привел в себя присутствовавших. С криками «ура» все бросились поздравлять Николая Николаевича со счастливым возвращением.
— Как ты спасся?
— Кто тебе помог?
— Где вы прятались?
Не обращая внимания на расспросы, Николай Николаевич продолжал, не спеша, насыщаться. Только утолив голод, он рассказал о своих приключениях.
Все произошло совсем иначе, чем представлялось напуганному воображению друзей Николая Николаевича.
Ворвавшись в кишлак, басмачи бросились искать красноармейцев и большевиков. Узнав, что отряд ушел вверх по ущелью, основная масса головорезов поскакала вдогонку. Оставшиеся — больные, усталые и вообще нерадивые — больше думали об еде, чем о врагах.
Как рассказали потом Николаю Николаевичу, несколько басмачей, привлеченных толпой женщин и стариков, явилось во двор Наджметдина. На вопрос — что здесь происходит, старейшины заявили: «Приезжий знахарь выгоняет из тела больной злых дивов».
Возможно, что отсутствие самого Кудрат–бия, вневапно подвергшегося приступу благочестия, притупило внимание басмаческих нукеров и сделало их менее бдительными. Иначе чем объяснить, что никто не обратил внимания на позабытую посередине двора лошадь врача. Так она и стояла до вечера у всех на виду.
По окончании операции Наджметдин, ни слова не говоря, отвел Николая Николаевича на женскую половину и посадил за обильный дастархан.
Однако, прежде чем начать есть, доктор выглянул в окно и ужаснулся. Два вооруженных человека сидели около ворот на глиняном возвышении и усердно пили чай.
В десяти шагах от них стоял конь Николая Николаевича, и казенного образца кавалерийская сбруя лоснилась и поблескивала при свате большого смоляного факела, горевшего в глубине двора…
— Отойдите от окна, — вполголоса сказал сидевший с другой стороны дастархана Наджметдин, — может получиться нехорошо.
Как во сне Николай Николаевич ужинал, как во сне отвечал на вопросы. Такое состояние бывает у человека, на которого надвинулась неотвратимая беда, и он чувствует свою беспомощность…
Дребезжащий голос хозяина вывел доктора из раздумья.
— А? Что? — спросил Николай Николаевич.
— Скоро все будут спать. Мой племянник выведет тебя из кишлака и покажет дорогу через Зеленый
Николай Николаевич угрюмо спросил:
— Хочешь ты, чтобы твоя жена жила?
— Бог мой! Она красивая женщина… Но разве ты еще…
— Мне отсюда нельзя уезжать, иначе она умрет.
— Бог мой! Жаль такую красивую женщину. Но завтра сюда ждут самого парваначи.
— Ну и что же? Вы меня спрячете… Я не уеду.
Лицо у Наджметдина совсем искривилось. Глубокой ночью доктора разбудил лай собак и громкий стук. Назойливо стучали в ворота; несколько человек кричали разом:
«Эй, Наджметдин, отдай нам проклятого русского».
— Выдали, — мелькнуло в голове Николая Николаевича, и он поспешно начал шарить под подушкой, отыскивая свой старенький револьвер, о котором, кстати, все в экспедиции говорили, что он страшен только для того, кто из него стреляет.
Затем послышался голос хозяина; он пререкался с басмачами.
В конце концов завизжали ржавые петли ворот.
Сердце Николая Николаевича сжалось.
— Это его лошадь, — закричал кто–то срывающимся дискантом. — Где он? Показывай?
— Ты, молокосос, утри губы, — скрипел Наджметдин, — уезжай, с чем приехал. Нет у меня никакого уруса.
— А лошадь?
— Лошадь бросили красноармейцы, забыли…
— Нет, он у тебя!
— Ну, ищите.
Голоса зазвучали у самых окон.
— Слушай, — хрипел хозяин, — если ты мусульманин, разве ты поступишь так?
— Как так?
— Разве ты переступишь порог стыда моего дома и осмелишься зайти на женскую половину!
— А, здесь женская половина?
— Да, и в этой комнате лежит больная. Шаги и голоса начали удаляться. Все стихло.
Прибежал Наджметдин и зашептал:
— Сам рыжий ясаул приходил. Требовал: «Покажи русского табиба». Кто–то ему сказал, выдал. Ох–ох, что будем делать? Уезжать тебе надо…
Голос его звучал неуверенно, и Николай Николаевич с тоской подумал, что приключение, кажется, кончается неблагополучно.
Внезапно за дверью комнаты раздался женский голос:
— Эх ты, собака! И ты еще смеешь называть себя горцем!
Хозяин стремительно обернулся. При слабом огне светильника можно было видеть, что глаза его округлились от испуга.
— Только такой вор, как ты, может осмелиться выпроваживать гостя из дому, — продолжал тот же голос. В комнату с трудом передвигая ноги вошла старушка. Космы седых волос падали на лицо из–под белого платка.
— Смотри, — угрожающе протянула она в сторону Наджметдина, — смотри, чтоб я не слышала таких слов от тебя, не то я сама наплюю в бороду и тебе и твоему рыжему ясаулу. Подожди, я доберусь до тебя, трус ты и бездельник. И кто только наворожил тебе… Разве ты достоин такой красавицы, ты — старый, шелудивый, глупый.