Санкта-Психо
Шрифт:
У машины Рёссель лезет Яну в карман брюк, достает оттуда мобильник и сует в куртку Андреаса.
Еще одно быстрое движение рукой с бритвой — и Ян чувствует, что руки его свободны.
— В машину, приятель.
Он заталкивает Яна на водительское место, бросает Ангела на сиденье рядом, а сам садится сзади.
В машине запахи еще сильнее — дым, слезоточивый газ, бензин.
— Поехали.
Рами…
— Я не могу вести машину. Ничего не вижу.
— Дорогу-то ты видишь. Главное, отъехать от психушки. Держи прямо, потом я подскажу.
— Где Рами? —
— Забудь ее. Никакой Рами в этой каталажке нет… Ты говорил со мной. Все время говорил со мной, и больше ни с кем.
— Но это же Рами написала эти…
Рёссель прижимает бритву к его шее.
— Поезжай, — говорит он с угрозой. — А то будет как с Карлом. От уха до уха…
Ян поворачивает ключ и нажимает на педаль газа. Все бессмысленно.
Рёссель ни на секунду не отнимает лезвие от его шеи, и ему ничего не остается, как вести машину подальше от Санкта-Патриции, от стены, от «Полянки»… от возможности когда-либо вновь увидеть Алис Рами.
Подальше от огней города. В темноту.
52
В эту ночь Ян везет убийцу. В руке убийцы опасная бритва. Но в то же время Ян понимает, что убийца из каких-то соображений не хочет его убивать. Чем-то Ян ему интересен. Рёссель, не отнимая бритву от шеи Яна, дотянулся до панели, подкрутил регулятор тепла и заботливо спросил:
— Не слишком жарко?
— Нет.
Усыпляющее шипение вентилятора печки. На улице мороз, а в машине лето. Холодит только стальное лезвие у шеи.
— Сверни направо, — спокойно произносит Рёссель на перекрестке.
Ян послушно сворачивает направо. Глаза жжет поменьше, зрение понемногу восстанавливается.
На улицах никого, только два такси попались навстречу.
— Прямо.
Ян продолжает прямо.
Они минуют центр, потом пустые, плохо освещенные улицы промышленного района и выезжают на гётеборгскую автомагистраль. Там тоже никого.
— Прибавь.
Их обгоняет на большой скорости груженая фура. По обе стороны дороги — мерцающие огоньки хуторов. Вот и все признаки жизни. Вечер пятницы, холодно, люди прячутся по домам. Дорогу, само собой, никто не охраняет. Ее и днем-то никто не охраняет — на сотни километров ни одного полицейского.
— Вот мы и выехали из города, — с той же учительской интонацией произносит Рёссель. — Наедине с природой.
Ян не отвечает. Он ведет машину.
Через десять минут следует новый приказ:
— Сверни вон там.
Знак «Р». Стоянка. Площадка отдыха, освещенная двумя фонарями — один на въезде, другой на выезде. Пусто.
Ян сворачивает и тут же тормозит — хочет остаться поближе к кругу света от фонаря. Странно — Рёссель не протестует.
— Заглуши двигатель…
Ян послушно поворачивает ключ, и в уши ударяет неправдоподобная, магическая тишина. Он словно оглох.
Рёссель глубоко вздыхает:
— Наконец-то… наконец-то он исчез… Запах больницы исчез.
Исчез? Пахнет, как и раньше, — газ и бензин. Или какая-то зажигательная жидкость.
— Что произошло в больнице?
— В больнице был пожар. Как и намечалось, — усмехается он. — Я заранее натаскал в палату растворителя из художественной мастерской. Стащил зажигалку, вылил растворитель в коридоре и поджег.
Он отнял бритву от шеи Яна, и Ян решился на следующий вопрос:
— Ну и?..
— Хаос, естественно. Уже не учения, а настоящий пожар. Когда план не работает, всегда хаос. Я спокойно дошел до склада, там было открыто — входи на здоровье. Но в последнюю секунду план тоже поменялся… мне попытались помешать.
— Его звали Карл.
— Я знаю. Вряд ли ему теперь нужно имя.
А ведь Рёссель ни разу не назвал его по имени, мелькнула мысль. Ни разу.
— Запах исчез… В больнице пахнет одиночеством. Бесконечные коридоры одиночества. Как в монастыре… — Он вдруг наклонился к уху Яна: — А ты, приятель? Ты тоже одинок?
Пустая стоянка. Ян с трудом подавляет желание отрицательно помотать головой — лезвие слишком близко к шее.
— Иногда.
— Только иногда?
Собственно, никто не вынуждает признания, но он отвечает, как есть:
— Нет, не иногда… Часто.
— Я так и думал. — Рёссель доволен ответом. — От тебя пахнет одиночеством.
Только не делать резких движений.
— Я ждал другого человека… ее зовут Рами. Алис Рами.
— Никакой Рами в больнице нет.
— Я знаю… она называет себя Бланкер. Мария Бланкер.
Рёссель раздраженно заворочался на заднем сиденье:
— Ты ничего не знаешь. Мария Бланкер — не Рами. Это ее сестра. И палата ее на третьем этаже.
— Сестра Рами?
— Я-то знаю все, — спокойно и уверенно сказал Рёссель у него за спиной. — Я слушаю, читаю письма, складываю простенькие пазлы… Я знаю все и про всех.
— Я писал Марии Бланкер. И она отвечала.
— Письма… это такая штука — никогда не знаешь, куда они попадут. Ты писал мне. Я платил Карлу… совсем немного, и он давал мне читать все письма. Все до единого, по выбору и без выбора. И я читал, читал, читал… А твое письмо отличалось от прочих, и мне стало любопытно. Так что я тебе ответил. Четвертый этаж, седьмое окно справа… Это моя палата. И ты подкинул мне этот приемничек и стал вызывать Белку. А я тебе отвечал. Да — выключу свет, нет — оставляю гореть. Помнишь?
Ян помнил.
Никакой Рами. Только Рёссель. Все время Рёссель.
Что он там написал, в этом письме? О чем нашептывал Ангелу?
Обо всем. Он-то думал, что говорит с Рами, и говорил обо всем. Так много чего было ей сказать…
— Значит, конец.
Ян беспредельно устал. На душе черная пустота. Но если он двинется с места, в шею вопьется бритва Рёсселя.
— Ничего подобного. Никакого конца. Самое начало. Все продолжается. — Рёссель внезапно опускает руку с бритвой. Лезвие исчезает из поля зрения, но он продолжает тихо, как будто говорит сам с собой: — Это чувство… пустая широкая дорога в ночи… чувство свободы. Пять лет вокруг меня были только стены и бетонная ограда. Пять лет… и все это позади. Я оставил все там.