Сармат. Смерть поправший
Шрифт:
Чумазые солдаты-танкисты под забористую матерщину офицеров разносили кувалдами деревянный камуфляж на полувагонах и сдирали с танковых башен и пушек каляный, набухший влагой брезент. Вслед за ними такелажники заводили под танки стропы и цепляли их крюками. По несуетливой сноровистости такелажников можно было понять, что с подобным грузом они сталкиваются не впервой.
— Майна! — коротко крикнул крановщику по рации бригадир, и первая многотонная, раскрашенная в рыжие цвета пустыни стальная махина приподнялась над полувагоном и, раскачиваясь в стропах, поплыла к трюмному зеву корабля. Едва она скрылась в нем, как следом зависла над трюмом следующая махина.
Когда танки один за другим опустились на броневые плиты трюмной палубы, к ним сразу бросились танкисты и, включив двигатели, своим ходом развели их по трюмному пространству размером с футбольное поле. За двумя первыми танки стали опускаться в трюм с интервалом в три-четыре минуты.
Несмотря на то, что вовсю крутились лопасти вентиляторов вытяжки, скоро танкисты в трюме от солярочных выхлопов не могли рассмотреть друг друга даже на расстоянии пяти шагов. Сизый дым разъедал людям горло и глаза. По приказу старшего офицера танкисты вынуждены были надеть противогазы и каски с фонарями, став похожими в них на монстров из голливудских фильмов ужасов.
Савелов наблюдал за началом погрузки с промежуточной площадки портального крана. Здесь его и нашел седой, с тоскливыми глазами таможенник.
— Давай проштампую твои бумаги, товарищ председатель кооператива, — сказал он, глядя мимо него. — Начальство мое таможенное с твоим начальством, итит их мать, все согласовало и мне строго-настрого приказало в твой груз длинного носа моего не совать. А кто я против твоего и моего начальства?.. Тьфу, червяк!.. Хотя нюхом чую — дело тут, парень, не экспортной сельхозтехникой пахнет, а вышкой или годками пятнадцатью колымской отсидки...
— В России от сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекаются... — усмехнулся в ответ Савелов, наблюдая с волнением, как влипает в листки накладных круглая массивная печать.
— То-то и оно! — вздохнул таможенник. — Вас, ушлых кооператоров, теперь развелось, как у нас в Судаке на виноградниках нонешним летом филлоксеры. И поди ж ты, все вы, поганцы, с мохнатой кремлевской лапой. Мне, старику, против вас переть дурнее, чем ссать против ветра. Эхма, куда катимся?!
— Куда-нибудь прикатимся...
— Прикатимся, прикатимся... А все ж, как в кино говорится, за державу больно обидно, — опять вздохнул он, не выпуская из прокуренных пальцев последней кипы проштампованных накладных.
Оглянувшись по сторонам, Савелов вложил в эти пальцы по-банковски запечатанную пачку сторублевых купюр. Тот, хмыкнув, скривился будто от зубной боли, однако опустил пачку в оттопыренный карман форменного плаща.
— Ухмыляешься, кооператор?.. — уронил он. — Лепит, мол, служивый за державу, а сам, итит его мать, карман оттопыренным держит. Попробовал бы я послать тебя с твоими погаными деньгами, меня бы через день с таможни поперли. Нынче жизнь везде, как в волчьей стае: все воют и ты вой, коли не хочешь, чтобы тебя за твою правильность загрызли. Ночь стариковская, парень, длинная: подумаю нынче до утра, к лицу ли мне в моих годах со всеми вместе выть, может, лучше на покой рапорт написать от греха тяжкого такого.
Не глядя Савелову в глаза, таможенник сунул ему накладные и заторопился в промозглую мглу, выражая своей сутулой фигурой и шаркающей стариковской походкой полное презрение к сошедшей с прямого пути жизни, к ухмыляющемуся московскому кооператору Савелову и ко всему тому, что сейчас творится у эшелона с танками и в трюмах уходящих за кордон сухогрузов.
«Видно, душу у старика мой груз наизнанку вывернул, — глядя ему вслед, подумал Савелов. — Аз воздам по грехам вашим!.. Только почему за грехи воздается в нашей взбесившейся жизни все не тем и не по тому адресу?..»
Его размышления прервал зуммер рации.
— Тащ «Щербинка», у нас на первой лайбе в трюме ЧП!.. Срочно требуется ваше присутствие, — сообщил чей-то незнакомый взволнованный голос.
— Иду, — отозвался Савелов, унимая внезапно охватившую его дрожь. Не иначе, как в суматохе танком кого-нибудь раздавило... И нужно, по закону, вызывать милицию и «скорую», составлять акт о происшествии. Без этого пограничники наверняка заартачатся давать добро на выход судна из порта... Если так, «тащ Щербинка», то вся операция «Рухлядь» горит синим пламенем... К утру, как пить, в порт нагрянут очухавшиеся смежники и будут всех шерстить направо и налево, а за ними нарисуются сволочи журналюги и начнут своим поросячьим визгом формировать общественное мнение от Парижа до Нью-Йорка. Тогда, «таш Щербинка», без вопросов, светит тебе не уютный Мюнхен, а промерзлая колымская тундра. По прикидке старого таможенника — на ближайшие пятнадцать лет.
— Осторожно, товарищ кооператор, здесь узкий трап, — протянул руку Савелову чумазый офицер в танковом шлеме. — Мои хлопцы полезли в танк, а оттуда как шибанет, виноват, говном... Смотрят, а он из башни белыми глазами лупает...
— По порядку, старлей. Кто глазами лупает?
— Пацан какой-то... Лупает белыми глазами, а сам весь, виноват, в говне. Видать, в танковой башне с неделю просидел, а сортира в ней нету...
«Похоже, что провал операции „Рухлядь“ пока отменяется», — с облегчением перевел дыхание Савелов, спускаясь вслед за танкистом в трюм.
— Вон тот пацан, — показал офицер на сидящего у танковой гусеницы худющего молодого человека с испитым бледным лицом и с отрешенными белыми глазами.
— Час от часу не легче, — чертыхнулся Савелов. — Это же репортер, которого должны были держать на саратовской базе до особого распоряжения.
— Опять ты, придурок, под моими ногами путаешься! — схватил он его за воротник куртки и отшатнулся от исходившей от него вони.
— Старлей, вон у борта пожарный шланг, приведите этого обормота в божеский вид, — приказал он танкисту.
— Есть, товарищ кооператор! — нехотя отозвался тот и показал солдатам на шланг. — Устройте чмошнику постирушку.
От ледяной струи белые глаза репортера быстро приобрели осмысленное выражение. Сердобольные танкисты после жестокой экзекуции облачили его в сухой комбинезон и накинули на плечи теплый солдатский бушлат.
— Ж-ж-жрать!.. Брат-т-тцы, ж-ж-жрать! — лязгая зубами, взмолился репортер.
Откуда-то мигом появился котелок с горячей солдатской кашей, а у офицера нашлась даже фляжка с водкой. Не дожидаясь, пока белоглазое чмо утолит голод, Савелов с ходу приступил к допросу: