"Савмак"
Шрифт:
Отправляя в рот кусочки повкуснее и облизывая с тонких пальчиков жир, девушки то и дело прыскали смехом, постреливая весело поблескивающими глазками в сторону юношей, и в первую очередь на златовласого, полногубого Савмака, любимца вождя Скилака и всей Таваны. Изящная, как расписная терракотовая куколка, Фрасибула, преисполненная гордости, что у неё такой прекрасный, как солнечный бог, достойный её красоты жених, сидя среди завидующих ей подружек, старалась не глядеть в его сторону, а больше любовалась мужественным Скиргитисом, как бы ставя его Савмаку в пример, а заодно надеясь возбудить этими взглядами у своего жениха и двоюродной сестры Иктазы ревнивые мысли. Однако счастливая молодая пара на центральном ковре не замечала её колдовских усилий, как, впрочем, и Савмак, уверенный,
На другой стороне в центре женского застолья восседала, почти не прикасаясь к еде и питью, матушка Госа, зорко следившая за всем происходящим на пиру. По левую руку от неё сидели жёны Октамасада и Госона, справа - жены Скилака: старшая теперь, 40-летняя Матасия, родившая вождю, не считая дочерей, двух славных сыновей - Ториксака и Ариабата, и любимая младшая жена вождя, 38-летняя Зорсина, счастливая мать четырёх его младших детей - Савмака, Мирсины, Канита и Госы. Жёны Скилака жили между собою дружно. Обладая мягким и покладистым нравом, Матасия охотно уступила первенство Зорсине, а впрочем, обе они послушно ходили под ярмом своей властной свекрови. Обе были среднего роста, пышногруды, крутобёдры (знатные скифские мужи не любили худосочных женщин; костлявая жена - свидетельство бедности её мужа). Тёмные длинные косы Матасии и светлые, с золотистым отливом волосы северянки Зорсины (Скилак привёз её из обитающего в низовьях Донапра и Гипаниса скифского племени алазонов) были укрыты, как у всех замужних женщин, под красивыми дорогими убрусами. Эти прекрасные волосы, овальные синие глаза и выпуклые алые губы Зорсина передала в наследство старшим детям - Савмаку и Мирсине. Рядышком с Матасией и Зорсиной умостились с малыми детьми их невестки. Прижимая к себе непоседливых, шаловливых внуков, бабушки закармливали их разными вкусностями и вели разговоры о подрастающих сыновьях и дочерях и будущих свадьбах.
...После растянувшегося на долгие часы застолья, когда уже многоголосо звенели над рядами пирующих протяжные скифские песни и скоро придёт черёд молодёжи пуститься в пляс вокруг центрального ковра, Савмак ощутил острую потребность облегчить переполнившийся мочевой пузырь. Он позвал с собой размять затекшие от долгого сидения ноги Фарзоя, но тот, прилипнув глазами к вабившей его коварными улыбками и многообещающими взглядами Мирсине, предпочёл остаться на месте.
Печально вздохнув об угодившем в женское рабство друге, Савмак с трудом оторвал от расшитой серебром подушки придавленный переполненным чревом зад и, раскачиваясь из стороны в сторону, словно на спине необъезженного коня, направился через усеянную пирующими на чепраках телохранителями съехавшихся на семейный праздник из других городов знатных гостей площадь на своё подворье. Держась правой рукой за шершавые камни ограды, Савмак завернул за угол, рывком пересёк широкую центральную улицу, заскочил через открытую калитку на свой двор и рысью добежал до скрытой между хлевом и птичником деревянной будки нужника.
Прежде чем вернуться на дядин двор, он решил освежить разгорячённую голову холодной водой из колодца, чтобы малость прояснить замутнённое обильно влитыми в утробу хмельными напитками сознание и обрести прежнюю устойчивость в ногах.
Выйдя через ворота на площадь, Савмак, осторожно лавируя между кружками пирующих воинов, добрался до расположенного в десяти шагах от ворот колодца, окружённого грубой каменной стенкой в пояс высотой. Два вкопанных по краям колодца столба поддерживали двускатный деревянный навес с подвешенным под ним над тёмным колодезным зевом деревянным воротом, обмотанным тонкой железной цепью. Сняв закрывавшую колодец тяжёлую, сбитую из толстых дубовых досок крышку, Савмак прислонил её к стенке и, проворно перебирая руками спицы закреплённого на конце ворота тележного колеса, стал опускать к видневшемуся глубоко внизу серому пятну воды прикреплённое за дужку к цепи большое медное ведро, невольно слушая разговоры расположившихся поблизости воинов, не обращавших на него ровно никакого внимания. Рассказ сидевшего по другую сторону колодца молодого хабея сразу же привлёк внимание Савмака, заставив его тотчас навострить уши и замедлить движения рук, чтоб
– ...никакого сладу нет с этим волчарой! Появился в наших краях после недавней грозы, и уж сколько ягнят, овец и телят задрал и утащил в лес со своей волчицей!
– сетовал он тонким взволнованным голосом.
– Сам огромный, что тот телок, чёрный, как смола, быстрей и выносливее любого коня! Старший брат мой служит овчаром у вождя Госона, так говорит, натерпелись они от этого зверя: ночами не спят - стерегут кошары, ведь за каждую пропавшую овцу вождь строго взыскивает. Он же любую засаду обходит стороной и всегда нападает там, где его не ждут. А бывает, нарочно покажется, уведёт от кошары собак и пастухов, а волчица его тут как тут: хвать овцу пожирнее - и в лес!
– Ловко!
– А то! Хитрющий зверюга! И никакая стрела его не берёт - отскакивает, будто от доспеха!
– Ну уж это ты, парень, заврался!
– не поверил рассказчику один из его слушателей.
– Нет такого зверя в степи или птаха в небе, которого бы не свалила на землю меткая стрела! Другое дело, что попасть ночью в чёрного волка не так то просто.
– А может это не простой зверь, а оборотень?
– предположил третий воин.
– Ведь всем известно, что таврские колдуны умеют превращаться по ночам в зверей, птиц и даже рыб. Вон и окрас у этого волка не обычный, а чёрный. А ведь оборотня ни стрелой, ни копьём, ни акинаком не убьёшь! Его можно только сжечь в огне, утопить в воде или задушить - тогда он снова обратится в человека.
– И где же этот чёрный оборотень чаще всего появляется?
– поинтересовался четвёртый собеседник.
– Да между Хабом и Батом, - ответил первый.
– Выходит чуть ли не каждую ночь из леса за добычей на наши пастбища.
– Пожалуй, после праздника отпрошусь у Фриманака денька на три - попробую добыть этого неуловимого зверя. Волков-то я перебил на своём веку немало, а вот оборотень мне ещё не попадался. Да и Госон, думаю, не поскупится на награду за этого чёрного разбойника, кем бы он не оказался.
– А что, Банак, можно попробовать! Пожалуй, и я с тобой.
Подняв, наконец, на поверхность полное ведро, Савмак, стараясь не греметь, осторожно поставил его на широкий край колодца, промочил пересохшее горло, плеснул студёной воды из ведра на лицо и шею, и сразу почувствовал себя лучше: в голове и впрямь прояснилось. На отвердевших ногах он направился, обходя веселившихся с полными чашами в руках на площади воинов, к воротам дядиного двора.
А там застольные песни уже сменились плавным девичьим танцем под ритмичный звон тимпанов и бубнов. Фарзой не сводил влюблённых глаз с соблазнительно колыхавшегося и изгибавшегося в плавном танце стана Мирсины, сцепившейся поднятыми над головой руками с двумя десятками ровесниц в широкое кольцо вокруг центрального ковра, посреди усеянного объедками застолья. Неслышно подойдя сзади, Савмак положил ладонь на плечо друга и, ткнувшись жаркими губами ему в самое ухо, предложил отойти на минуту в сторонку для важного разговора.
– Подожди, дай досмотреть, - воспротивился, не поворачивая головы, Фарзой.
– Да ладно! Было б на что смотреть! Говорю же - я только что узнал кое-что важное. Идём - расскажу.
– Скажи здесь.
– Здесь слишком шумно. Да и разговор не для чужих ушей.
– Тогда сядь, малость погоди.
– Да ведь они будут здесь кружить и вилять бёдрами ещё долго! Ты же знаешь.
– И чего ты сегодня такой надоедливый, Савмак! С тобой я ещё наговорюсь. Дай мне, наконец, невестой полюбоваться.
– Ну, гляди-гляди. Только, сколько бы вы не глядели друг на друга, а не быть Мирсине твоей, пока ты не добудешь голову своего первого врага.
Фарзой наконец оторвался от сладостного созерцания гибкого, как лоза, стана Мирсины, как раз уплывшей с танцовщицами противоположную сторону, повернул голову и глянул недовольно исподлобья на Савмака.
– Я же говорю: есть для нас одно важное дело.
– Ну хорошо, пошли, - согласился, в конце концов, Фарзой и с трудом поднялся с насиженного места, ухватившись за тотчас услужливо потянутую Савмаком руку.
– Но учти: если какая-нибудь ерунда - я тебя прибью!