Сборник Новогодних сказок от «Призрачных Миров»
Шрифт:
– Нет никого, - сверкнула глазищами Идель, и словно огнем обожгла, - одна я осталась. Все в Азов-гору ушли, думали, по-старому жить будут. Из-за Ермака ушли. Но не так вышло все, как думалось – сгинули все во тьме пещер. Закрылась гора, и только я жить осталась. Да только странная у меня жизнь, непонятная.
– Ермак? – вскинулся Степка. – Как не слышать, слышал! Сказок, песен много сложено. По Туре, говорят, ходил да татар клюкой крестил. Да только отчего твой народ от него хоронился? Он ведь, бают, мирно тайгой шел.
– Нет, Степушка, войной шел Ермак. Ну, слушай, раз спросил. В далекие
– Ничего не боюсь, - прошептал Степа, снова закольцевав ее в объятия. Но сердце от страха чуть из груди не выпрыгивало – страшился он девку-Азовку, а сказать об этом не решался. Обидеть не хотел. Да только лучше бы обидел, чем соврал.
– На первый раз прощаю тебя, Степушка, - холодно сказала Хранительница, и легко поведя плечами, сбросила с себя его руки. В глазах – лед, руки на груди сложила и глядит строго так, с осуждением. – Но запомни, не ври мне больше никогда. Не люблю я этого.
Он порывисто бросился к ней, но от его прикосновения девица рассыпалась золотым песком. Некоторое время Степа оторопело на блестящую россыпь у ног своих смотрел. А золото постепенно в землю уходило, словно в мельчайшие трещинки просачивалось. Постоял Степан, а затем по той тропе, которой сюда с девкой-Азовкой пришел, стал со скалы спускаться – понял, ушла лесная царица.
Поселок заводской, где Степан Летучев-то жил, раскинулся на берегу пруда, у подножия Шихан-горы, в окружении пологих склонов и взгорий, покрытых густым тенистым лесом. Изба парня на пригорочке стояла, на окраине самой, а за палисадником его уже сосны шумели своими вечнозелеными кронами, вгрызаясь сильными корнями в суглинистую землю. Тут же, справа, луга заливные по склонам светлыми островками зеленели, скот пасся, да чуть дальше и завод стоял.
…Татьяна сбежала с пригорка навстречу Степе, жениху своему. Шатаясь от усталости и голода, брел он пыльным трактом, едва ноги передвигая. Рубаха кое-где порвалась, словно через густой колючий подлесок довелось ему продираться. Летучева не было несколько дней, и девка переживала не меньше, чем мать его, что же случилось в лесу с парнем-то. Извелись обе, наплакались. И как увидала Таня Степушку своего - похолодело все внутри у нее от его глаз. Они были бледно-голубые, такие блеклые, что казались почти белыми, и от его холодного отрешенного взгляда девушке стало не по себе. Странно, подумалось ей, всегда
– Что с тобой? – вскрикнула она, прижав ладони к горящим щекам.
Но Степан не ответил. Проковылял мимо, словно ее тут не было. А Татьяна судорожно выдохнула, испугавшись. Как околдовали ее милого! Ведь еще дед рассказывал ей, что всегда можно легко узнать того, кто часто и долго бродил зачарованными чащами. У них особый потухший взгляд, который видит иные деревья, иные скалы над бурной рекой. Заколдованные люди улыбаются, когда ничего забавного нет, и грустят, когда всем весело. Они как будто видят то, что другим не дано. Такие люди всегда настораживают, потому что безумие опасно для того, кому его прикосновение незнакомо…
И Татьяна испугалась. Ведь Степан, вернувшийся домой, был не тем Степаном, который уходил за змеевиком. Вернулся пленник иного мира, спрятанного от людских глаз за завесой туманных грез. И теперь делать, Таня не знала...
Но сейчас она помчалась за Степаном, догнала его, и, резко дернув за плечо, заставила повернуться к ней лицом. Он передернулся, скривился, но не отпрянул, когда девушка подняла его опущенную на грудь голову, и заглянула в светлые глаза, казавшиеся сапфировыми осколками. Чужие глаза это были, не Степушкины.
На какое-то мгновение взгляд парня стал более осмысленным, искра узнавания мелькнула в глубине этих синих озер, покрытых корочкой льда.
– Что тебе, Танечка? – спросил он. – Я очень устал, столько дней по лесам бродил, все домой дорогу искал, да тропа меня водила…
Некоторое время они стояли молча. Степан посмотрел с невыразимой тоской вдаль, словно сквозь бревенчатые стены своего дома. Будто видел сейчас что-то, что недоступно Таниному пониманию.
– Степушка, кого ты встретил в лесу? – напрямик спросила девушка.
Дымка отчужденности заволокла глаза парня, и он отшатнулся.
– Никого, - ответил резко, отрывисто, и убрал ее руку с плеча. Развернулся и пошел к своей избе. А Таня еще долго стояла на тракте, глядя ему вслед. А дома стыли тройные пельмени с луком да пироги с рыбой – порадовать она Степу хотела, да не пришел он на угощение.
С того дня как подменили парня – прежде веселый и улыбчивый, мрачнее тучи ходил он сгорбившейся тенью. На завод – и домой, ни на посиделках больше его никто не видал, ни у костров лесных после сенокосов не бывал. Тонкие жесткие губы сжимал все плотнее, схуд сильно, наряжаться перестал. На зазнобу свою – Танюшку рыженькую – и не глядел больше-то. Дивились люди, грустила мать, лила слезы невеста. А Степе – все едино, словно в своем мире живет, куда нет входа никому – ни родичам, ни друзьям, ни прежде милой соседке-хохотушке.
Никому он не сказывал, какие сны ему стали сниться, и за змеевиком к лесному озеру так и не пошел, раздумал подарок Тане делать. Да и о свадьбе больше не заговаривал.
И вот однажды не выдержал он тоски-кручины и ранним утром вместо завода в леса подался. Долго ли он ходил по горам, коротко ли, все имечко лесной царицы выкрикивал – да только отозвалась она. Увидела – что ни откроется клад перед Степой, сверкая монетами золотыми да каменьями, он все едино мимо идет, кличет свою Идель.