Седьмая жертва
Шрифт:
Докладывали по очереди, сначала Коротков, потом Настя, последним – Миша Доценко. Гордеев почти не перебивал, только изредка задавал уточняющие вопросы и все время что-то записывал.
– Печально, – подвел итог полковник, – прошло больше месяца, за это время вы чуть не задержали невиновного, поймали убийцу наркоманов и сделали вывод о том, что ваш Шутник скорее всего как-то связан с Шуваловым. Говоря нормальным русским языком, по делу не сделано ничего. Ни-че-го, – раздельно повторил он. – Как прикажете это понимать? Причина в том, что Коротков не справляется с руководством отделом? Или в том, что вы его обманываете, пользуясь многолетней дружбой с ним, и не работаете, а занимаетесь черт знает чем в рабочее время?
– Виктор Алексеевич, – начала Настя, – вы несправедливы,
– Тогда в чем дело?
– Дело в преступнике. В Шутнике. Он не так прост, его невозможно быстро вычислить, его с жертвами не связывают личные отношения…
– Ты мне ликбез не устраивай! – взорвался Гордеев. – Я сам знаю, что просто, а что сложно! Я не спрашиваю, почему Шутник до сих пор не пойман. Я спрашиваю, почему так мало сделано и чем мне через час отчитываться перед генералом. Полмесяца вы разрабатывали Горшкова и оказались не правы. Еще полмесяца вы угробили на Шувалова, и снова интуиция вас подвела. Я что, должен генералу про вашу интуицию никуда не годную рассказывать?
– Но, Виктор Алексеевич, с Шуваловым мы еще не закончили, я уверена, что у него есть сообщник…
– Все свободны, кроме Каменской, – оборвал ее Колобок. – Идите.
Работайте, черт вас возьми, если вы еще не разучились это делать.
Коротков и Миша Доценко мгновенно испарились из кабинета. Гордеев снял очки, швырнул их на стол и начал расхаживать у Насти за спиной. Она терпеливо ждала продолжения, понимая, что ничего приятного не дождется.
Наконец полковник остановился и сел за стол для совещаний напротив нее.
– Что происходит, Стасенька? – негромко спросил он. – Неужели ты так сильно испугалась?
Она молча кивнула, чувствуя, как слезы закипают в уголках глаз. Только бы не расплакаться, этого еще не хватало!
– Вам всем словно глаза кто-то закрыл, – продолжал Гордеев, – вы изо всех сил стремитесь подтянуть любую информацию к версии о том, что преступления Шутника направлены против Образцовой. Ну хорошо, я готов это понять, если бы речь шла только о тебе. Если главная цель Шутника не Татьяна, значит, это ты. Тебе эта мысль неприятна, она тебя пугает, и ты стараешься от нее избавиться. Это не правильно, но хотя бы понятно. Но Коротков-то куда смотрит? А Селуянов? А Доценко? А мальчик этот из округа. Зарубин? У них-то взгляд должен быть более трезвым, сторонним, почему же они ничего не видят?
Настя постаралась улыбнуться, хотя ей было вовсе не до улыбок.
– Наверное, меня жалеют, – сказала она.
– Жалостливые нашлись! А тех, кого Шутник за это время угробил, они не пожалели, а? Ты тоже хороша, сколько времени прошло с тех пор, как мы с тобой в госпитале разговаривали, я тебе русским языком велел не кивать на Татьяну, а искать собственного врага. А ты? Обрадовалась, что подвернулся Шувалов, который может иметь зуб на Татьяну, и все внимание переключила на него. Я понимаю, тебе страшно, я понимаю, тебе не хочется думать, что все это против тебя, но кого, моя девочка, в этой жизни интересует, отчего тебе страшно и чего тебе хочется? Никого. Никого! Даже меня это не интересует. Я – начальник, в том числе и твой, и меня интересует, чтобы работа, которой занимается мой отдел, выполнялась добросовестно и результативно. А эмоции – это там, – он махнул рукой в сторону окна, – это дома, сколько угодно.
Хочешь, я расскажу тебе, что произошло? Или сама знаешь?
– Не знаю. Расскажите.
Она была уверена, что сейчас Колобок поведает ей всю историю преступлений Шутника, как она выстроилась у него в мозгу после их доклада, и история эта будет выглядеть совсем иначе, нежели в ее глазах. Гордеев всегда умел нестандартно посмотреть на ситуацию.
– А вот что. У Короткова медленно умирает теща, и он постоянно мыслями возвращается ко всяким проблемам, связанным с ее смертью. Например, он думает о том, у кого занять денег на похороны и поминки, как купить место и на каком кладбище, хоронить ее или кремировать. Я даже допускаю, что по этому поводу по вечерам ведутся длительные дискуссии с женой, которые заканчиваются очередным скандалом. Селуянов занимается серией убийств наркоманов, он к твоему Шутнику никакого отношения не имел до тех пор, пока случайно не срослось. Мишка Доценко влюбился в родственницу Образцовой и бегает к ней на свидания. Такова диспозиция. А ты, девочка моя, позволила себе роскошь испугаться, дала себе поблажку и решила, что мысль – вещественна. То есть ты решила, что если очень чего-то захотеть, то так оно и будет. Ты очень сильно захотела, чтобы Шутник противостоял Образцовой, а не тебе, что это ей, а не тебе он с самого начала предлагал угадать, где состоится встреча со смертью, это к ней он приближается с каждым новым трупом, а не к тебе. Ты так сильно этого захотела, что перестала быть сыщиком и превратилась в обыкновенного начетчика, подтасовывающего факты в угоду желаемому результату. А мальчики наши послушно пошли у тебя на поводу, во-первых, потому, что ты старшая по званию, во-вторых, потому, что ты всегда была для них генератором идей, и они к этому привыкли, а в-третьих, по уже изложенным выше причинам. У каждого из них своя головная боль, и они воспользовались тем, что ты за них якобы думаешь, а они просто выполняют, думая при этом о своем. Они просто пошли у тебя на поводу, относясь к твоим идеям без критики, а ты и рада. Ну что, я прав?
Ей было стыдно и не хотелось признаваться в том, что начальник прав, но и не признаться было невозможно. Она и сама давно уже понимала, что позволяет слабости и страху управлять собой, но не могла найти в себе душевных сил исправить положение. Быть слабой так удобно…
– Да, – она набрала в легкие побольше воздуха и медленно выдохнула, – да, Виктор Алексеевич, вы правы.
– Значит, так и договоримся.
Он встал и пересел на свое привычное место, туда, где стояло начальственное кресло с высокой спинкой и где под рукой были телефонные аппараты.
– Иди и начинай нормально работать. Сделай наконец то, что я тебе давно уже велел: перебери всех своих клиентов, подумай, подбери наиболее подходящие кандидатуры на роль Шутника. Составь план их отработки. Созвонись с психологами, передай им все материалы, пусть подумают над психологическим портретом преступника. Не понимаю, почему до сих пор это не сделано! Бардак, ей-богу!
Настя вышла из кабинета Гордеева и внезапно почувствовала, что голова болит так сильно, что еще немного – и она начнет задыхаться. Ей не хватало воздуха, и, преодолевая дурноту, она спустилась по лестнице по внутренний двор. Сырой холодный воздух облепил ее, как мокрая тряпка, ее зазнобило, но стало немного легче. Постояв на пронизывающем ветру, она вернулась к себе.
Гордеев прав, она непростительно распустилась. Если бы она не поддалась страху, если бы сразу, с самого начала, всерьез допустила мысль о том, что Шутник играет против нее, как знать, быть может, она бы уже успела что-то придумать, что-то такое, что остановило бы его. Неужели из четырех его жертв хотя бы одна – на ее, Настиной, совести? Эта мысль невыносима, но нельзя больше гнать ее от себя и делать вид, что все происходящее ее не касается.
Касается. И не кого-то, а именно ее.
Ей удалось, хоть и не без труда, настроиться на работу. К вечеру перед ней лежал список из четырех человек, от каждого из которых можно было бы ожидать столь неординарных действий.
– Если бы одни из нас умирали, а другие нет, умирать было бы крайне досадно, – усмехнулась бабушка.
Я с грустью смотрел на ее морщинистое усталое от беспрерывной боли лицо, с которого даже тяжелая болезнь не смогла стереть породистости, и впервые в жизни подумал о том, что мне будет ее не хватать. Всего два человека остались в моей жизни – отец и бабушка, жена не в счет, она слишком молода и глупа, чтобы значить хоть что-нибудь для моей души. А отец и эта старая сильная женщина составляли два главных стержня, на которых я держался. Отец был для меня примером служения Родине и настоящим Мужчиной, на которого я должен был равняться. Бабушка же являла собой образец стойкости, несгибаемости и бесстрашия. Она поистине ничего не боялась. Даже, как оказалось, смерти. Ей оставались считанные дни, она прекрасно знала об этом и все-таки умудрялась шутить.